Gaudete!

Chorus: Gaudete, gaudete! Christus est natus
Ex Maria virgine, gaudete!

V-1: Tempus adest gratiae
Hoc quod optabamus,
Carmina laetitiae
Devote reddamus.

Chorus.

V-2: Deus homo factus est
Natura mirante,
Mundus renovatus est
A Christo regnante.

Chorus.

V-3: Ezechielis porta
Clausa pertransitur,
Unde lux est orta
Salus invenitur.

Chorus.

V-4: Ergo nostra contio
Psallat jam in lustro;
Benedicat Domino:
Salus Regi nostro.

Радуйтесь, радуйтесь! Христос родился от Марии Девы.
1. Пришло время благодати, которого мы ждали, песни радости воспоем с благоговением.
2. Бог стал человеком на диво природе, мир обновлен царственным Христом.
3. Затворенные врата Иезекииля пройдены, там, где восходит свет, обретается спасение.
4. Так пусть же собрание наше воспоет во свете, и благословит Господа: спасение Царю нашему!

Традиционная рождественская песня «Gaudete!» была опубликована в 1582 году в сборнике «Piae Cantiones ecclesiasticae et scholasticae veterum episcoporum» («Благочестивые церковные и школьные песни старых епископов»), изданном финскими протестантами. Однако и текст, и мелодия, несомненно, имеют средневековое и, следовательно, католическое происхождение.

«Врата Иезекииля», о которых поется в третьем куплете – отсылка к Иез. 44:2: «ворота сии будут затворены, не отворятся, и никакой человек не войдет ими, ибо Господь, Бог Израилев, вошел ими, и они будут затворены». Этот ветхозаветный фрагмент считается, среди прочего, пророчеством о девственном Рождестве.

Rorate Coeli

Alma Redemptoris Mater

От начала Адвента до праздника Очищения Пресвятой Девы Марии (Сретения) есть обычай вместо «Salve Regina» петь в заключение повечерия антифон «Alma Redemptoris Mater». Его автор – блаженный Герман Калека (1013-1054), составивший текст из фраз, взятых в писаниях свв. Фульгенция, Эпифания и Иринея. В приведенной записи исполняется Доминиканским распевом, отличным от Римского (поют студенты-доминиканцы из оксфордского приората Блэкфраерс). В конце приводим также традиционные коллекты, не являющиеся частью самого антифона. Все переводы даются только в справочных целях.



Alma Redemptoris Mater, quae pervia caeli
Porta manes, et stella maris, succurre cadenti,
Surgere qui curat, populo: tu quae genuisti,
Natura mirante, tuum sanctum Genitorem
Virgo prius ac posterius, Gabrielis ab ore
Sumens illud Ave, peccatorum miserere.

Мать-кормительница Искупителя, держащая открытыми
врата небес, звезда над морем, приди на помощь
народу, павшему и пытающемуся подняться.
Ты, родившая, на удивление природе,
Своего святого Родителя, Дева до и после того,
из уст Гавриила принявшая то "Ave",
смилуйся над грешниками.

Tempus Adventus:
V. Angelus Domini nuntiavit Mariae.
R. Et concepit de Spiritu Sancto.
Oremus
Gratiam tuam, quaesumus, Domine, mentibus nostris infunde: ut qui, Angelo nuntiante, Christi Filii tui incarnationem cognovimus; per passionem eius et crucem, ad resurrectionis gloriam perducamur. Per eundem Christum Dominum nostrum. Amen.

Во время Адвента:
V. Ангел Господень возвестил Марии.
R. И зачала от Духа Святого.
Помолимся
Молим Тебя, Господи, исполни умы наши благодатию Твоею, дабы как мы познали воплощение Христа Сына Твоего, ангелом возвещенное, так страстями и крестом Его приведены были ко славе воскресения. Через Того же Христа, Господа нашего. Аминь.

Donec Purificatio:
V. Post partum, Virgo, inviolata permansisti.
R. Dei Genetrix, intercede pro nobis.
Oremus
Deus, qui salutis aeternae, beatae Mariae virginitate fecunda, humano generi praemia praestitisti: tribue, quaesumus; ut ipsam pro nobis intercedere sentiamus, per quam meruimus auctorem vitae suscipere, Dominum nostrum Iesum Christum, Filium tuum. Amen.

От рождественского сочельника до Сретения:
V. По Рождестве, Дево, непорочна осталась.
R. Богородица, ходатайствуй за нас.
Помолимся.
Боже, чрез плодоносное девство блаженной Марии даровавший роду людскому награду вечного спасения, подай, молим Тебя, дабы ощутили мы Ее за нас заступничество, чрез которое удостоились принять Творца жизни, Господа нашего Иисуса Христа, Сына Твоего. Аминь.

Греческой диакон на папской Мессе

В наши дни мало кому известно, что у Папы имеется свой собственный обряд Мессы. В торжественных папских богослужениях присутствуют особые церемонии и литургические обычаи, которых нет в обычных обрядах Римской Церкви. Причина их существования кроется в том, кем является сам епископ Рима: Папа – не только главный иерарх Латинской Церкви (до недавнего времени носивший титул Патриарха Запада), но и Отец и Глава Церкви Вселенской. Это его вселенское главенство и символизируется присутствием на торжественных папских службах греческого диакона.

Как епископ Рима, Папа следует обрядам Римской Церкви. Однако до 1969 г. по особо торжественным случаям папская Месса велась по уникальному кодифицированному ритуалу, включавшему церемонии, которые выполняли определенные должностные лица Папского Двора и Римской Курии. В частности, Папе помогали не только обычные прислужники, но и его ближайшие сотрудники – кардиналы Святой Римской Церкви, как они официально именовались. Старший кардинал-епископ исполнял роль главного священника-помощника, один из кардиналов-диаконов служил на Мессе за диакона, два других были почетными диаконами. Кроме того, один из куриальных священников служил в роли апостольского субдиакона (этот титул происходит от того, что римская кафедра называется Апостольским Престолом, так как ее епископы являются наследниками апостолов Петра и Павла).

Другой уникальной чертой этого особого папского ритуала было участие восточного духовенства: помимо кардиналов и апостольских диаконов и субдиаконов, церемониал предписывал наличие двух клириков Византийского обряда, именовавшихся греческим диаконом и греческим субдиаконом. Обычно это были рукоположенные в сан монахи из монастыря византийского обряда Гротаферрата близ Тиволи, что в Италии. Община эта не является «униатской» в прямом смысле слова, поскольку никогда не разрывала единства с Римским Папой. Главные литургические функции греческих диакона и субдиакона – пение Эпистолы и Евангелия на греческом языке после того, как их пропоют на латыни апостольские диаконы. В завершение Эпистол оба субдиакона лобызали стопы Папы, а после пения Евангелий Папа лобызал латинский и греческий тексты.

Помимо служения греческих диаконов, сам Папа использовал некоторые облачения и священные сосуды, напоминающие аналогичные в Византийском обряде. На правом бедре у него был subcintorium (субцинкторий), похожий на epigonation (палицу) византийского архиерея. Евхаристический хлеб покрывался астериском (звездицей) – защитным элементом в форме звезды, помещаемым на дискос во время проскомидии на каждой евхаристической литургии Византийского обряда. Кроме того, аналогично старому византийскому обычаю, на папских литургиях сохранилась древняя практика употребления лишь двух литургических цветов. Цветами римских сенаторов и императорских придворных были красный и белый. Епископ Рима стал одеваться в эти два цвета в знак своего высочайшего статуса. Хотя в наши дни Папа одевается практически только в белое, некоторые элементы его одеяния остались красными, прежде всего верхние, такие, как шляпа, обувь, плащ и моццетта (пелерина). Когда государственная столица Римской империи переместилась в Византий (переименованный в Константинополь), в Византийском обряде осталась исходная цветовая схема; сохранил ее и Папа Старого Рима, по-прежнему надевавший белые литургические облачения для радостных богослужений, а красные – для покаянных служб и поминовения мучеников.

В ходе реформ Римского обряда после II Ватиканского Собора торжественная папская Месса была упразднена, но некоторые ее уникальные элементы сохранились в папских церемониях. Обычай, привлекающий внимание в наибольшей степени, встречается на похоронах самого Папы, когда покойного облачают в красное – его традиционный траурный цвет. Это реликт древней практики. Однако отмена двухцветной схемы вызвала то, что теперь непонятно, кто еще должен надевать красное в знак траура по Папе. Традиционно в красное облачались лишь те, кто сослужил с Папой или прислуживали ему. Когда Папа умирал, в красное облачали лишь его самого; духовенство же надевало в черные или фиолетовые облачения, поскольку сослужило не с покойным Папой, а с кардиналом-деканом. Этот обычай возродил, среди прочих, Бенедикт XVI: он вернулся к красному папскому трауру на похоронах кардиналов – единственных похоронах, в которых участвует Римский Понтифик (исключение было сделано Павлом VI, предстоятельствовавшим в 1978 г. на похоронах убитого террористами итальянского политика Альдо Моро).

В наши дни греческий диакон часто (хотя и не всегда) появляется на торжественных папских Мессах, однако теперь, в отличие от прежней практики, он не обязательно является монахом обители Гроттаферрата. Иногда это грек, иногда русский, русин или украинцец, и т. д.; Евангелие он провозглашает на литургическом языке своей Поместной Церкви. Уничтожены любые признаки неравенства между латинскими и греческими служителями. По причине вселенской и верховной миссии главы Римской Церкви, после Тридентского Собора Римская Церковь начала воспринимать свой обряд как нечто, превосходящее другие обряды. Подобная богословская тенденция отражалась в старой папской литургии, в ходе которой латинского диакона сопровождало семеро свещеносцев, а греческого – лишь два. Книгу Евангелия нес только латинский диакон; греческие служители сидели дальше от папского трона, чем латинские. В соответствии с торжественным декретом II Ватиканского Собора о равном достоинстве всех обрядов эти различия не были перенесены в современный папский церемониал. В наши дни и латинский, и византийский диаконы несут в процессии книги Евангелия, обоих их сопровождает одинаковое число прислужников со свечами. Были даже случаи, когда византийский диакон занимал главенствующее положение. Исторический пример этого имел место на открытии Синода епископов по вопросам Европы в 1999 г., когда Евангелие возвещал только византийский диакон на церковнославянском языке.

О. д-р Атаназий Д. МакВей
Annales Ecclesiae Ucrainae
публикуется с небольшими сокращениями

Толкин о литургии

2 сентября – 35-я годовщина смерти Дж. Р. Р. Толкина, автора прославленной трилогии «Властелин Колец» и профессора Оксфордского университета. В этом качестве он, вероятно, известен больше всего, но многие знают также и о том, что человек сей был ревностным католиком.

Толкин, скончавшийся в 1973 г., застал изменения в литургической жизни Церкви. Довольно давно известно, что назвать его «энтузиастом» в отношении этих перемен никак нельзя. Вот какие примеры мы можем привести из числа различных упоминаний по этому вопросу:

На одной из Месс, «вдохновленных» II Ватиканским Собором, Толкин понял, что новшества для него непереносимы. Расстроенный из-за смены языка богослужения и общей «неформальности» ритуала, он поднялся со своего места, с трудом протащился по нефу, трижды низко поклонился и решительно вышел за дверь.

Саймон Толкин, британский адвокат и писатель, внук Толкина, вспоминает также о следующем:

Я ярко помню, как ходил с ним в церковь в Борнмуте [Bournemouth – город на южном побережье Англии, где Толкин жил после выхода на пенсию и до смерти своей жены Эдит в 1971 г. – прим. пер.]. Он был ревностным римо-католиком, а дело было вскоре после того, как Церковь перевела литургию с латыни на английский. Дед явно был с этим не согласен и громогласно произносил все ответы на латыни в то время, как остальные прихожане отвечали по-английски. Мне все это представлялось весьма томительным, но дед не обращал ни капли внимания. Он просто делал так, как считал правильным.

Разумеется, все это – лишь рассказы из вторых рук, но мне недавно пришло в голову, что интересно было бы собрать воедино мысли Толкина по литургическим и церковным вопросам в те бурные времена конца 1960-х и начала 1970-х подобно тому, как это было сделано с размышлениями Ивлина Во, объединенными в том под названием «Тяжкое испытание» («A Bitter Trial»), который несколько лет назад вышел в издательстве St. Austin Press.

Не знаю, много ли найдется материала, но мне кажется, что в рамках «архивного процесса» по документации послесоборного периода и реакции тех, кто его пережил, было бы интересно материал этот объединить. Согласно ряду источников, Толкин несколько раз выражал свою поддержку usus antiquor публично и даже выступал на встречах первых «традиционалистов». Полезно было бы разыскать материалы первоисточников, если они сохранились. Можно надеяться, что присутствующие были благоразумны и задокументировали их.

Однако же несколько примеров у нас есть под рукой и сейчас. В одном из писем Толкина, адресованном его сыну Майклу и датированном 25 августа 1967 г., он обращается к вопросу, с которым мы столкнулись тогда и продолжаем сталкиваться сейчас – проблеме археологизма.

«Протестантские» поиски «простоты» и прямоты в прошлом — что заключает в себе отчасти благие или, по меньшей мере, понятные мотивы, — несомненно, ошибочны и даже тщетны. Поскольку о «раннем христианстве» сегодня, невзирая на все «изыскания», мы по большей части так ничего и не узнаем; поскольку «первозданная простота» — ни в коей мере не гарантия ценности и в значительной степени была и есть отражением невежества. Серьезные нарушения были столь же свойственны христианскому «литургическому» поведению изначально, как и сейчас. (Критика «эвхаристического» поведения со стороны святого Павла — достаточное тому доказательство!) И еще более — потому, что Господь Наш не назначил «моей церкви» застыть в неподвижности, в состоянии вечного детства; Господь задумал ее как живой организм (уподобленный растению), который развивается и меняется внешне через взаимодействие завещанной ему жизни в благодати и истории — конкретных обстоятельств того мира, в который он помещен. Между «горчичным зернышком» и взрослым деревом нет ни малейшего сходства. Ибо те, кто живет во времена раскидистой кроны, знает лишь Дерево, ибо история живого организма — часть его жизни, а история организма божественного — священна. Мудрые, возможно, знают, что началась она с зерна, однако напрасно было бы пытаться его выкопать, ведь зерна более не существует, а силы его и ценность ныне вобрало в себя Дерево. Очень хорошо; но в земледелии заботиться о Дереве должно властям, хранителям Дерева, — в меру своего разумения, подравнивать его, обрубать загнившие ветви, истреблять вредителей и так далее. (С трепетом душевным, сознавая, как мало им ведомо о его росте!) Но ежели они одержимы желанием вернуться к зерну или хотя бы к первой юности растения, когда оно было (как им представляется) прекрасно собою и не затронуто злом, они наверняка причинят немалый вред. Второй же мотив (который ныне столь смешивается с приверженностью к раннему христианству, причем даже в сознании любого из реформаторов): aggiornamento, осовременивание; в нем таятся свои серьезные опасности, как было ясно явлено в ходе истории. С ним также смешивают «экуменизм». (Дж. Р. Р. Толкин. Письма. Письмо 306. Пер. цит. по русскому изданию, М.: Эксмо, 2004).

Разумеется, можно спросить: «ну и что?» В конце концов, Толкин не был облечен какой-либо учительской властью – это так. Не обладал он и какой бы то ни было безошибочностью, мог быть подвержен эмоциональным реакциям, ностальгическим привязанностям и т. д. Но, если угодно, голос его, как голос верного католика, потенциально входил в состав sensus fidelium. Кроме того, он был человеком огромного интеллекта и культуры, человеком одновременно ученым и набожным. Так что понимание отклика столь видных персон, как Дж. Р. Р. Толкин, Ивлин Во и даже некатолики – например, Агата Кристи – дело интересное. Для кого-то их научный и литературный багаж может стать основой для того, чтобы отмахнуться и объяснить их реакцию аристократическим высокомерием обитателей башен из слоновой кости. Но есть и другая точка зрения. Многие были приучены молча подчиняться и доверять, каковы бы ни были их личные воззрения. В таком случае их реакция ограничивалась частными сношениями, которые никогда не увидят света, или вовсе оставалась невысказанной. Интеллектуалы же, такие, как Толкин и Во, уже исходно были более склонны к публичному выражению своих чувств. Кроме того именно ввиду их выдающегося положения мы часто обнаруживаем, что чувства эти, даже выраженные в приватной обстановке, оказывались задокументированы – в отличие от слов среднестатистического католика. В той мере, в какой они реагировали таким образом, и в той мере, в какой эта реакция сохранилась до наших дней, можно сказать без сомнения, что разделяли ее многие – это неплохо отложилось в живой памяти. И это может помочь нам ощутить климат тех времен, особенно – когда мы смотрим на него сквозь призму собственных литургических воззрений и критических высказываний Папы Бенедикта XVI.

Шон Трайб, The New Liturgical Movement

Квазимодо

Как кто-то может помнить, знаменитого звонаря из «Собора Парижской Богоматери» Гюго звали Квазимодо потому, что нашли его (младенцем) в первое воскресенье по Пасхе. А воскресенье это называется по-разному. Официальное, по миссалу, его название – Dominica in albis, буквально – «воскресенье в белом». Почему?

Дело в том, что в древности новокрещеные (а крещение совершалось на Пасху) следующую неделю ходили в белых одеждах, полученных при крещении (практика «выдачи» крещаемым белых одеяний, редуцированных до шелкового шарфика, сохраняется и по сей день). В субботу христиане старого Рима шли в собор св. Иоанна на Латеранском холме, где белые одежды торжественно снимались. Потому эта суббота называется в миссале «Sabbato in albis», однако же правильно перевести это можно, если знать, что это название сокращенное – от «Sabbato in albis depositis», «суббота со снимаемыми белыми одеждами». Воскресенье же, следующее за нею, получило свое название от нее (полностью его можно назвать «Dominica post albas depositas», «воскресенье после снятия белых одежд»).

А почему же Квазимодо? Очень просто. Как и многие воскресенья литургического года, этот день часто именуют по первым словам интроита – входного песнопения мессы. Звучат они следующим образом: «Quasi modo geniti infantes, rationabile, sine dolo lac concupiscite ut in eo crescatis in salutem si gustastis quoniam dulcis Dominus» – «Как новорожденные младенцы, желайте разумного молоко без обмана, дабы от него возрасти вам во спасение, ибо вы вкусили, что сладостен Господь» (1 Пет. 2:2-3 по Вульгате).

В этот день стояние в Риме совершалось в старые времена в церкви Сан-Панкрацио. Ее Папа св. Симмах (498-514) поставил над катакомбами, где похоронен мученик св. Панкратий – юный римский гражданин, оставшийся сиротой (при рождении он лишился матери, восьми лет от роду – отца, а через какое-то время и дяди, который воспитывал его и вместе с которым он обратился в христианскую веру) – был в Диоклетианово гонение схвачен и предстал, как говорит «Золотая легенда», перед судом самого императора. «Дитя мое, – сказал Диоклетиан, – я предупреждаю и увещеваю тебя, чтобы ты хорошо поразмыслил, дабы не умереть тебе злою смертию, ибо ты, будучи ребенком, легко обманываешься; поскольку же ты происходишь от благородной крови и высокого рода и являешься сыном моего дорогого друга, я прощу тебе смелое свое безумие, чтобы я мог принять тебя как своего собственного сына». Панкратий же отвечал: «Пусть я ребенок телом, но сердце мое взрослое, и по благодати Господа моего Иисуса Христа твои угрозы и запугивания для меня – все равно, что краска на стенах, а боги, которым ты хочешь, чтобы я поклонялся, – лишь обманщики живых людей… Будь у тебя слуги такие, каковы они – ты приказал бы перебить их, так что очень мне удивительно, что ты поклоняешься таким богам».

Понятно, что тут же мученик и был казнен. Считают, что ему было от 12 до 15 лет. И Церковь, пишет литургист дом Гаспар Лефевр OSB (автор «Ежедневного миссала св. Андрея»), затем приводит детей своих, только что рожденных от вод крещения, в посвященный имени св. Панкратия храм, чтобы показать им, с какою щедростью должны они свидетельствовать о Христе.