Луция Суловска
Газета «Deník Postoj», 18 февраля 2016 г.
перевод Евгении Александровой
С момента, когда Папа Бенедикт XVI, опубликовав motu proprio «Summorum Pontificum», дал свободу служения традиционной литургии по Миссалу 1962 года, прошло почти девять лет. [С 2007 г., то есть сейчас уже 13 лет. — прим. ред. пер.] За это время в Западной Европе резко возросло число мест, где служится так называемая дособорная литургия, а также выкристаллизовался профиль «среднестатистического» священника, проявляющего интерес к служению старой литургии: это молодой энтузиаст, который, по словам профессора Перрена, в будущем преобразит лик Церкви в сильно секуляризованных странах Запада. [Люк Перрен (Perrin, р. 1958) — французский ученый, специалист по современной истории католического духовенства, а также традиционализма во Франции и в мире. — прим. ред. пер.]
Сорокадевятилетний церковный судья, университетский преподаватель и богослов, специалист по церковному праву R.D. Doc. JUDr. Станислав Пршибыл, Ph.D., JCD к описанному типу священников не относится. Однако этот выпускник самых известных римских университетов с осени прошлого года регулярно совершает традиционную литургию для молодой, но многочисленной общины при церкви св. Габриеля в пражском Смихове. Мы поговорили не только о том, что привело отца Станислава к служению в тридентском обряде, но также и о кризисе Церкви в западных странах, о детях на богослужении и о многих других важных вещах.
Хотя ваше детство пришлось на семидесятые годы, вы уже тогда встретились с традиционной литургией. Как это произошло и как вы, глазами маленького мальчика, видели различия между «старым» и «новым» обрядом?
Мне было шесть лет, когда я начал прислуживать в Праге в церкви святого Генриха вместе с моим братом; я был обычный мальчишка, сорванец. Наши родители служили в том храме органистами. Настоятелем был профессор Ф. Кс. Юранек, иезуит старой школы. Он адаптировал богослужение к проходящей тогда литургической реформе медлительно, нерадиво и очевидно нехотя. Поэтому кое-что кое-где было в богослужении чехизировано, но по сути это была, конечно, тридентская Месса. В Праге тогда все знали, что есть две церкви, где служат «по-старому»: церковь св. Генриха в Новом Городе и церковь св. Прокопа в Жижкове, где настоятелем был патер Мейдрех. Молитвы у ступеней алтаря патер Юранек произносил сам, так что я их тогда не выучил, но, конечно, помню, как он читал множество тихих латинских миссальных молитв.
Слова, которые произносят над чашей — «simili modo postquam coenatum est…» — я слышал хорошо и помню с той поры наизусть. Но мы, министранты, не знали, что в миссале были предписаны тихие молитвы, поэтому нам его способ совершения литургии казался «более благочестивым», потому что он по сравнению с другими священниками больше «молился от себя» на Мессе. К таинствам я готовился у священника Филиповича в Нуслях, и постоянно случались недоразумения: как домашнее задание мы должны были записать короткое размышление на воскресное Евангелие, но патер Юранек читал старые перикопы. Так что мы, готовясь к катехизису, заглядывали в «Католические новости» и списывали воскресное чтение оттуда. Когда мне было шестнадцать, настоятелем в церкви святого Генриха стал патер Берджих Метыш, очень добродетельный священник, но он уже служил «по-новому».
Переход мы восприняли как естественный ход вещей, поскольку уже везде служили «по-новому», и мы бывали на Мессах не только у св. Генриха. Помню, однако, что тогда, во времена патера Юранека, я говаривал, что на новой Мессе «министрант не прислужит, а органист не сыграет». Патер Юранек был великолепный проповедник, так что я вкусил не только литургию, но и проповедь «по-старому», как образец ораторского мастерства. Он, кроме всего прочего, и книгу написал — «Искусный оратор», тогда как некоторые другие священники на людей выливали, по его выражению, сточные воды, что сами где-то как-то услышали.
Могли бы вы кратко рассказать читателям о своем пути к священству?
Желание стать священником я ощущал самым естественным образом с детства. Признаюсь, однако, что я бы, наверное, не решился пойти в семинарию при коммунистах. Я как раз защитился на юридическом факультете университета, когда наступил ноябрь 1989 года. В феврале 1990-го, когда я отбывал воинскую повинность, мне уже было ясно, что напишу прошение. Тогда как некоторые борются за свое призвание, а для других оно приходит как гром с ясного неба, для меня оно было чем-то само собой разумеющимся. Бесспорно, священники, которым я прислуживал, повлияли на развитие моего призвания. Патер Юранек однажды сказал моим родителям: «Я вам его воспитаю». Ну и воспитал. Прекрасные воспоминания у меня остались о кардинале Томашке. Тот в 1990 году постановил, что с каждым кандидатом в семинарию будет обязательно разговаривать лично. Мне он сказал: «Вы сумеете уловить людей, вижу это по вашей улыбке».
На вас большое влияние оказала формация. Как вы проживали семинарские годы?
Я проучился в Праге только один год, это был 1990-1991 академический год, полный свежего пореволюционного воодушевления. Уже тогда мы смогли вкусить благородного духа, который был присущ вице-ректору Яну Баксанту, нынешнему литомержицкому епископу. Это было такое «время невинности», еще не пришло время разделений и конфликтов на факультете, и можно было видеть, к примеру, Одило Штампаха с деканом Вольфом в мире перед бурей. [Иван Одило Штампах (Štampach, р. 1946) — чешский религиовед и богослов «либерального» направления, бывший доминиканец, в 1999 г. перешел в старокатоличество. О. Вацлав Вольф (Wolf, 1937-2019) — декан католического теологического факультета Карлова университета в 1990-1997 г., конфликтовавший с рядом преподавателей, обвинявших его в «консерватизме», а также с архиепископом Праги кард. Мирославом Влком. — прим. ред. пер.]
С тех дней за мной остался один юношеский грешок. Пришли к нам салезианцы, они готовили к печати сборник литургических гитарных песнопений, который стал известен потом под названием «Осанна», это было первое издание. Им надо было положить на музыку части ординария. Мой товарищ Матыска сочинил для этого сборника Мессу, но «Свят» было моего авторства. И сейчас часто можно слышать этот мой опус на «гитарных» Мессах, исполняли его и на Мессе для молодежи, которую служил Иоанн Павел II в Градце-Кралове в 1997 году. Еще я был за диакона на совершении греко-католической Литургии, там возможно на богослужении выполнять диаконские функции без рукоположения. Тогда греко-католическим епископом был Лявинец, человек выдающийся. [Вл. Иван Лявинец (Ljavinec, 1923-2012) — греко-католический (русинский) епископ (с 1968 г., перерукоположен под условием в 1996 г.), глава греко-католических структур в Чехии — викариата (с 1993 г.), а затем апостольского экзархата (в 1996-2003 гг.). — прим. ред. пер.] Всё остальное время своей семинарской жизни и учебы я провел в Риме, классическим образом — в Непомуцене и в Латеранском университете. [«Непомуцен» (Pontificio Collegio Nepomuceno) — римская папская «коллегия» для студентов из Чехии и Моравии, названная в честь св. Иоанна Непомука. — прим. ред. пер.] Там человек мог вдохнуть той вселенской церковной атмосферы, живя вместе с нигерийцами, колумбийцами, корейцами и другими, а также и познакомиться с неоценимыми деятелями чешского католичества в изгнании, например, с монсеньором Карлом Враной или профессором Карлом Скалицким. В Непомуцене, где я тогда учился, была традиционно ориентированная американская группа «Sedes sapientiae», которую вел монсеньор Маккарти, которого все называли Маккартни. Этих студентов нельзя было отнести к духовным лидерам. Но не думаю, что они лгали, рассказывая об «иконоборчестве» в США времен литургической реформы. По их словам, особой популярностью пользовалось сжигание облачений. Я посещал богослужения каких только возможно восточных обрядов — такой охват и разнообразие кроме Рима можно встретить, наверное, только в Иерусалиме. Уже когда я стал священником и писал диссертацию, я даже воспользовался возможностью сослужить в восточно-ассирийском обряде, это мой самый «экзотический» трофей; очень гостеприимны были и ливанские марониты, но с ними я не сослужил.
Во время формации вы открывали для себя разные формы литургии, находили ли вы в них элементы, которых вам недоставало в так называемой «новой Мессе»?
Во время учебы и первых лет священнического служения я не возвращался мыслями к тридентской литургии, опыт которой у меня был с патером Юранеком. Это было просто дорогое сердцу воспоминание детства. От византийского обряда я уклонился, несмотря на надежды, которые со мной связывал владыка Лявинец, впрочем, потом у него было достаточно священников из «подпольной Церкви». Обрядовая сторона «новой Мессы» меня не устраивала скорее по личным специфическим причинам. Понтификальные Мессы одного ординария были всегда сопряжены с напряженной атмосферой беспокойства и вспышками гнева на министрантов, нарушавших порядок церемониала, поэтому я занимал позицию «чем меньше, тем лучше». Как диакон и священник я служил с одним настоятелем, он был яркая личность, а приход очень известный в Праге, но он был поразительно алитургичнен, при том, что был восхитительным проповедником. Как говорит один из приверженцев традиционной литургии, «это было можно слушать, но на это было невозможно смотреть». Мне было очевидно, что такая Месса хромает на одну ногу и слишком зависит от личности служителя, и поэтому сам я как священник всегда старался удерживать равновесие между керигмой и обрядом. Но долгие годы мне не приходило в голову, что литургический компонент обретет завершенность, когда я научусь служить в тридентском обряде.
И только сейчас я начал чувствовать гордость, что не только различные Восточные Церкви, но и наша, западная Латинская Церковь обладает собственным основательным обрядовым наследием. Очень распространено жестокое отношение, когда мерят разной мерой, восторгаются и поклоняются всему восточному, тогда как тридентский обряд, которому якобы недостает византийской роскоши и закрытой иконостасом таинственности, считается опасным и вредоносным.
Вам довелось познакомиться не только с разными обрядами, но и подолгу бывать в разных странах. Какое влияние оказало на вас наблюдение за жизнью поместных Церквей?
Путешественником я себя не могу назвать, но есть две страны, с которыми я сильно связан — это Италия и Германия. Сразу скажу, что в обеих странах я познакомился в Церкви и благодаря Церкви с множеством замечательных людей. Однако вместе с тем я столкнулся с некоторыми вещами, которые приводили меня в большое смущение; среди них было и то, что касается предмета нашей беседы, литургии. Наибольшее понимание приносило общение и конкретные встречи с местными жителями. В Италии ко мне в исповедальню пришла женщина, потому что знала, что я иностранец.
Она сказала мне, что большую часть жизни она была далека от веры, сейчас она хочет вернуться, однако больше всего ей мешает небрежность, с которой итальянские священники совершают литургию. Действительно, это факт, что итальянский священник способен «провернуть» Мессу за 12 минут. Верующие сидят нога на ногу и читают вместе со священником по бумажному литургическому буклету, взгляды обращены к листочкам, и по церкви разносится шорох, когда все переворачивают страничку. Тогда я посоветовал даме приложить усилия и выбрать священника, который служит благоговейно. Сейчас я бы мог ей предложить еще один вариант. Именно такие глубокие духовно люди, как эта женщина, могли бы завершить свой поиск духовной аутентичности и пустить корни в традиционной литургии. Что касается немецкой церкви, она отравлена вирусом-68, и там вообще нельзя даже предвидеть, с чем может человек на Мессе или на иных богослужениях столкнуться.
Я дам слово немецкой супружеской паре, которые пришли к традиционной литургии. Они говорили мне: «Во всем этом мы уже переставали узнавать нашу Церковь». Неисчислимые и изощренные литургические злоупотребления были и комичны, и трагичны одновременно. Однажды генеральный викарий одного немецкого диоцеза, читая канон, добавил: «Молим тебя за нашего Папу, за нашего епископа, священников и диаконов, вовлеченных в церковную жизнь женщин и мужчин, девушек и юношей…» Однако нашелся один беспристрастный, который на мое замечание, что «девочкам удалось попасть в канон», констатировал: «Das ist illegal!» Куда серьезнее инициатива в некоторых приходах, где преподается Причастие под двумя видами, но, заимствуя современную практику некоторых протестантских церквей, [пресуществленное] вино разливается причастникам по бокалам. На вопрос: «А как вы делаете в этом случае пурификацию?», последует без тени смущения само собой разумеющийся ответ: «У нас есть посудомоечная машина». И если первый пример скорее комичен, то вторая ситуация это трагедия.
Проблема литургических злоупотреблений у нас это скорее отдельные случаи, поэтому многие люди видят в этом просто эксцесс.
Даже у нас этих эксцессов случается не так мало. Есть священники, которые относятся к Миссалу как к рекомендации, а не установлению, и служат Мессу наполовину импровизируя либо добавляя в нее элементы, которые при всем желании невозможно в Миссале найти. Что можно сказать о Мессе, которая начинается тем, что священник вместо покаянных обрядов призовет собрание, чтобы люди прежде всего друг на друга посмотрели и поприветствовали? Некоторые священники старшего поколения в семидесятые годы попали под влияние западных экспериментов.
Потом, есть священники младшего поколения, которые мастерски умеют «перевести Мессу в горизонтальное измерение». Приведу в пример одну телевизионную передачу, в которой молодой монашествующий священник с волосами, собранными в пучок, служит на земле «сидячую Мессу» а-ля буддизм, а верные, сидящие в позе лотоса, передают во время причащения друг другу по кругу керамическую миску с Гостиями, а потом и Чашу. Эксцесс на самом деле заключается в том, что главные действующие лица подобными эксцессами с претензиями на оригинальность гордятся и хвалятся, зная при этом, что благодаря их авторитету в СМИ им ничего за эти нарушения не будет.
Я сам во времена, когда еще не был достаточно чуток к подобным вещам, служил, когда меня приглашали, в обычном общем помещении у круглого «стола», где тоже было такое «евхаристическое самоообслуживание». Молодежь, организовывавшая эти квазилитургические собрания, смотрела на меня как на чудака, потому что я всё же облачался хотя бы в альбу и столу.
Вы считаете, что в этом отношении действует закон lex orandi — lex credendi, то есть выхолащивание литургии связано и с кризисом западных поместных Церквей, когда много в чем отвергают учение Церкви (в настоящий момент это отчетливо видно прежде всего в вопросах, касающихся сексуальности и семьи)?
Скажу сразу прямо, что Церковь в некоторых странах находится во внутренней схизме по отношению ко Вселенской Церкви. По этому поводу ясно высказался кардинал-однофамилец первого классика марксизма-ленинизма, что какое бы суждение ни вынес Рим, они будут следовать своим собственным решениям. Их стратегия состоит в том, чтобы стараться выторговать отдельные уступки на общецерковном уровне и продолжать, даже если не удается продавить свою точку зрения, идти своей дорогой, причем они уже давно на своих путях с Римом разминулись.
Уже несколько десятилетий в немецкой Церкви приступают к причастию «кто как чувствует», притом к исповеди приступает незначительный процент верующих, так что с позиций классического морального богословия местные верующие причащаются святотатственно. Поразительно, что там распространен взгляд, что жестокая Церковь не допускает вступивших в новый союз разведенных католиков к таинствам, имея в виду исключительно Евхаристию, поскольку они сами создали такую атмосферу, которая лишает таинства примирения уже третье поколение католиков. Верующие там видят себя исключительно жертвами, тогда как у нас пока этого не знают либо представить себе не могут, что нечто такое может где-то быть.
Какими способами, по вашему мнению, родители могут воспитать в детях чувство sacrum, чтобы для них церковь не была только местом развлечения?
Сейчас уже можно говорить о некой субкультуре «анимации» детей в контексте, который бы, напротив, для каждого христианина-католика должен быть священнейшим, в контексте совершения Христовой Евхаристической Жертвы. Если мы рассматриваем храм как продолжение детской комнаты, всякого рода сценки с самыми разными персонажами и глубоким вроде бы смыслом будут уместны. Однако если для родителей церковь остается сакральным пространством, это видно и в поведении их потомков, особенно в момент пресуществления, который дети способны глубоко переживать, ведь именно тогда приходит Господь Иисус.
То есть если сами родители в это веруют и согласно этому ведут себя в храме, то они последовательно ведут к этому и своих детей. Основа порядка в храме — ограничение передвижения детей, нельзя допускать, чтобы они бездумно носились по церкви. Вопреки заблуждению рационализма, что «нужно всё понимать», очевидно, что даже латынь сама по себе не становится для детей камнем преткновения. Дети хотят, чтобы к ним относились серьезно, не нужно делать из них милых глупышей. Таинство Евхаристии произведет на них большое впечатление, только если взрослые сами не скроют его от детей в своих попытках придать совершению Мессы развлекательный характер.
Мне самому интересно, сколько духовных призваний будет из поколений детей, которым представляли Христа как милого доброго Господа Иисуса, с которым одна радость и забава и так хорошо вместе быть. Обо мне вспоминают, что я в детстве вертелся ужом у алтаря, прислуживая на традиционной Мессе, однако я совершенно точно понимал силу Евхаристической Жертвы, ее значительность и исключительность. Латынь делала происходящее еще более необычным и таинственным. Отец Юранек в ризнице шутил и острил, однако к Евхаристии относился исключительно серьезно и вовлекался в ее совершение всем своим существом без остатка.
Это вдохновляло и меня, тогда маленького мальчика. Дома у меня было полно игрушек, и после церкви я к ним возвращался. Я никогда не ходил ни в какие приходские группы и кружки. Безусловно, это хорошо, когда проживаешь свою веру с другими людьми, с ровесниками, разделяющими твои взгляды, но если именно это представляется главной, если не единственной формой того, как воспитывать в церкви молодое поколение, то становится извращением первоначального смысла. Самое главное — это Евхаристическая Жертва, и к ней надо вести каждого, независимо от возраста.
По возвращении в Чехию вы встречали священников, интересовавшихся традиционной литургией или даже служивших ее? Замечали ли вы сопротивление, с которым им приходилось сталкиваться?
Я должен сказать, что долгие годы не задумывался о служении традиционной Мессы. Когда я в 2005 году начал служить в церкви святого Габриеля на Смихове, мне даже не хватало алтаря «лицом к народу». Но я быстро привык к его отсутствию и так начал служить «спиной». И сейчас, если я служу Мессу в новом латинском обряде с римским каноном и григорианским хоралом, это такая возможность издалека приблизить «святую Мессу всех времен». Для меня было большим «комплиментом», когда во время литургии однажды пришел священник, который услышал, что «у святого Габриеля служат „Тридент“».
Ему сначала показалось, что это и был «Тридент», потому что дети вели себя спокойно, в отличие от анимированных служб типа «детских Месс». Верующие молились на коленях, и он подумал, что это и вправду «Тридент». Но в ту же минуту он сообразил, что богослужение на чешском языке! Так я постепенно приближался к традиционной Святой Мессе, но решающим моментом было желание настоятеля прихода отца Гапского, чтобы я «запустил» у святого Габриеля служение Месс традиционного чина. Я запустил, и всё пошло-поехало.
Мы составили договор об условиях функционирования общины, желающей служения традиционных Святых Месс, члены этой общины могли бы подыскивать священников, умеющих служить по этому чину. Только тогда я узнал о непонимании и несправедливости, с которыми приходилось сталкиваться многим из этих священников.
Итак, вы тогда стали ректором церкви, в которой сегодня регулярно служится традиционная Святая Месса. Были ли потом какие-то неожиданности?
Меня удивил низкий средний возраст верующих, у меня сложилась картина, что сегодняшнее поколение «церковных бабушек» разминулось с «Тридентом», поскольку эти люди прожили свои лучшие годы во времена, когда у нас инициировалась и осуществлялась литургическая реформа. И скажем честно, «новая» Месса для служителя и народа более комфортна, она куда более user friendly, начиная уже с родного языка, поэтому ясно, что никому не хочется возвращаться от того, что легко и просто, к тому, что требует усилий. Если руководствоваться господствующим в Церкви мнением, то католики, тяготеющие к традиции, представляются как клан людей суровых, жестких, нетерпимых, неуживчивых и обидчивых, в общем, страх какой-то. В действительности же это прежде всего молодые верующие, которые хотят вкусить богатство нашей литургии, которых притягивает ее красота и глубина. Конечно, к сожалению, есть между ними и «проблемные представители», которые иногда способны испортить репутацию нормальному большинству. Но где таких нет? Впрочем, я не заметил пока, чтобы такие экземпляры притягивались к общине, собирающейся у святого Габриеля.
Когда вы впервые осознали, что вам самому хочется научиться совершать традиционную литургию?
Я бы здесь привел пример настоятеля отца Гапского, который до этого служил в Модржанах, до него в этом приходе был прекрасный священник каноник Герндт. Отец Гапский заметил, что многие верные скучают по тридентскому обряду, поскольку отец каноник приучил их к нему. И он научился старому чину ради этих прихожан (а это вовсе не так легко!), но в награду получил и побочный эффект — ибо погружение в глубину этой литургии духовно обогащает самого священника.
Подобным образом пришел к этому и я в нашем приходе здесь на Смихове. Была очевидна потребность в священнике, который бы умел эту сложную литургию служить и охотно бы это делал на постоянной основе. Также я бы не соответствовал должности ректора церкви, в которой служится чин, который я сам не знаю. Если бы меня попросили назвать одну характерную особенность «традиционных» верующих у святого Габриеля, я бы назвал благодарность. Они благодарны каждому священнику, который хочет служить им литургию, там не услышите обычного католического критического ворчания тех, кому ни один священник не угодит, не встретите и безудержного обожания того или иного пастыря.
Такое возможно благодаря «объективности» литургии, совершая которую, священник куда больше должен придерживаться предписаний, и поэтому такая литургия не зависит от того, как ее служит конкретный священник или какие интересные эффекты он в нее привнесет. Священник в ней, коротко говоря, однозначнее выступает in persona Christi, отождествляясь с самим Христом.
Остановимся подробнее на побочных эффектах. Что такого особенного дает традиционная литургия священникам, что особенного дает она народу?
У священника традиционная литургия усиливает осознание того, что литургия носит жертвенный характер, который ослаблен в некоторых моментах совершения Мессы нового чина. Кроме того, эта литургия полна священнических покаянных молитв, в которых постоянно припоминается греховность и недостойность служителя Евхаристии перед лицом величия Того, Кто на алтарь снисходит. Я пока начинающий, поэтому обряды и тексты еще не уложились у меня в голове, и осмысление многих молитв у меня впереди.
Как для священника, так и для верующих здесь присутствует тайна страдающего Христа, которая сформулирована в Его словах: «очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания» (Лк. 22:15).
Верные, которые глубоко проживут эту истину веры, уже вряд ли смогут воспринимать остроумное самокрасование навязчивых служителей, которое много где можно встретить, потому что им бы это мешало проживать то, что в действительности на литургии совершается. Необходимо, однако, заметить, что нельзя романтизировать прошлое: в былые времена многие священники литургию служили небрежно, тогда как сегодня верующие, тянущиеся к традиции, ожидают, что священник будет совершать обряды с тщанием и аккуратностью. Часто верные следят за Мессой по двуязычным миссалам, однако большинство не стремится любой ценой всё понять, ведь на самом деле новая литургия, переведенная на национальные языки, не более понятна, скорее у людей появляется прежде всего благодаря чешскому языку ощущение, что они всё поняли, однако если бы священник начал спрашивать их о смысле и значении того или иного действия, той или иной молитвы, большинство верующих не смогло бы ответить.
Литургия сегодня нередко сводится к «проповеди с гарниром». Повторяющиеся каждую Мессу литургические рецитации могут казаться из-за своей кажущейся нейтральности стерильными, тогда как живой воспринимается именно проповедь, на которой священник выдает из себя нечто оригинальное и личное. А если он в этом не преуспевает, то даже принятие Христа в Евхаристии не сможет исправить ситуацию, когда верующие уходят после Мессы в раздражении или даже из-за недовольства проповедями священника ищут другую церковь. Для участвующих в традиционной литургии главным остается Евхаристия, а хорошая проповедь — это приятный бонус, но их не выведет из себя безыскусность или неудачность проповеди. Ведь Христос нисшел на алтарь, и они Его в Евхаристии приняли.
Часто говорят об определенной феминизации Церкви. Если зайти в храм и посмотреть на сидящих на лавках, большинство составляют женщины, во многих приходах — подавляющее большинство. На традиционных Святых Мессах такая диспропорция обычно не наблюдается. Можно ли утверждать, что старая литургическая форма более привлекательна для мужчин и юношей?
Я думаю, что для женщин важны эмоции, и если они привыкли к новым обрядам и чувствуют, что в старой литургии им не этого не хватает, то возвращаются к тому, к чему привязаны. Мужчинам необходимо ухватиться за рациональную основу. Парадоксально, но при этом обряды Миссала Павла VI 1970 года и другие пособорные литургические книги литургическая комиссия составляла методом социальной инженерии на основе рационально обоснованных исторических, богословских и многих других критериев.
И хотя совершенно точно, что в комиссиях не было ни одной женщины, я ни разу не слышал от мужчины-мирянина, чтобы он хвалил новый чин Мессы именно за его структуру, разумность, продуманность и т. д., кроме как что новые обряды ясны и понятны (насчет последнего я бы сказал, что во многих отношениях это только так кажется). Для мужчин имеет большое значение, что традиционная литургия это литургия «всех времен», что это нечто надчеловеческое, то, что является скорее объектом поклонения, нежели чувств, и при этом она имеет рациональное обоснование. Мужчинам, кроме того, часто свойственно «дисциплинарное» восприятие веры, в таком проживании веры в целом, не только богослужения, не остается места сантиментам.
Если в основе религиозной жизни лежит порядок, ее можно обогатить добротой, мягкостью и тому подобным. Но если не будет порядка, доброта и мягкость обратятся в зыбкую сентиментальность без глубоких корней.
Эту тему обычно обходят молчанием. Во многих диоцезах даже после опубликования «Summorum Pontificum» остается стремление задавить в корне служение традиционной литургии. В чем, по вашему мнению, причины такого упорного неприятия?
Западные люди, которые в пособорную эпоху посвятили свою жизнь попиранию, а часто и варварскому физическому уничтожению того, что было в Европе веками (мы даже не можем представить себе масштабов происходящего), никогда не смогут признать, что во многих вещах заблуждаются. Когда-то они были молодыми, их идеалом была новая, свежая, очищенная от балласта прошлого, социально ангажированная Церковь, в которой будет одурманивающе веять Святой Дух, и когда всё, что только возможно, в Церкви изменится и упростится, настанет расцвет веры. Последствием этой бури, кроме многого прочего, стало, к сожалению, и то, что десятки тысяч священников бросили свое служение, поддавшись волнам революции. В наших условиях [ЧССР. — прим. пер.] железный занавес сыграл роль завесы иерусалимского Храма, которая охранила Божью тайну.
И если сегодняшние епископы в западных странах — «ученики чародеев», соборного поколения церковных иерархов, которое с попранием прошлого Церкви смирилось или даже поддерживало его, то я бы высоко оценил большинство наших епископов, выпускников литомержицкой семинарии. [Римско-католический кирилло-мефодиевский богословский факультет, в 1953-1990 гг. находившийся в г. Литомержице, при коммунистическом режиме был единственным учебным заведением Чехии, готовившим будущих священников. — прим. ред. пер.] У нас практически не встретить атмосферу «классовой борьбы», особенно в католической Моравии, где никогда не проявились тенденции к накалу ситуации. Было выраженное неприятие традиционной литургии у одного ординария, но я думаю, что у нас хорошая ситуация, со стороны Пражской архиепархии я даже нахожу достаточное одобрение. Положение вещей меняется и на Западе, например, в США всё более разрастается сеть приходов, которые там называют Latin Mass parish. Служащие там священники преимущественно из Братства святого Петра. Расширяется и сеть институтов Братства святого Пия Х. Если бы оно было так неблагонадежно, Папа Франциск не уделил бы ему юрисдикцию принимать исповеди в объявленный им Год Милосердия.
Ситуация, получается, выглядит так, что приверженцы традиционной литургии добиваются лишь реализации провозглашенной свободы и плюрализма?
«Диалог» с теми, кто только похлопывает друг друга по плечам, дело простое, но грош ему цена. Некоторое время спустя после опубликования motu proprio Папа Бенедикт написал письмо более личного характера, где выражал горечь по поводу незамедлительных реакций, полных ненависти, на известие, что будет больше возможности совершать традиционную литургию. Как часто бывает, самые заклятые гневные критики — известные защитники свобод, плюрализма, открытости, диалога и прочего. Однако диалог представляется возможным, например, с «умеренными мусульманами», но никак не с теми, кто на самом деле ближе всего, потому что у них твердые убеждения, и о результате такого диалога невозможно договориться заранее.
Как вы видите традиционную литургию в перспективе, в контексте будущего нашей Церкви?
Возьмем как пример харизматическое обновление. Американские католики обозначают начало этого движения в Церкви 1967 годом. Его история молода и кратка, и поэтому труднее предсказать, какие еще у него ресурсы и возможности. Традиционный чин это уже нечто великое, старинное, что превосходит наше разумение и вызывает почтение вне зависимости от того, каков сегодня статус его приверженцев в «большой Церкви» (это выражение я встретил у Папы Бенедикта). И несмотря на самые ожесточенные споры и противоречия между разными течениями в традиционализме, традиционная литургия живет, и таинственным способом через нее Христос пребывает между нами.
Надо понимать, что нечто подобное происходит и с византийской литургией. Отношения греко-католиков с православными бывают очень напряженными, однако обряд один, и верующие обеих конфессий его любят, несмотря на свои собственные человеческие недостатки. Как бы они отреагировали на то, если бы вопросы обряда из самых лучших побуждений взяли в свои руки литургические комиссии и руководствуясь продуманными критериями занялись бы сокращением, тасованием, удалением «повторов» и «непонятных» ритуалов и так далее? Поэтому я бы не опасался, что исчезнет красота, которая сумела противостоять напору человеческой дерзости.
Спасибо за беседу!
C 1997 года занимает различные должности в церковных судах Чехии, в настоящее время — судья митрополичьего церковного суда в Праге. Ведет научно-исследовательскую и преподавательскую работу в Карловом университете, Южно-Чешском университете в Чешских Будеевицах, Трнавском университете (Словакия), Институте отношений Церкви и государства при министерстве культуры Словацкой Республики (Братислава). Член рабочей группы профессионального общества «Společnost pro církevní právo». Редактор научного журнала «Revue církevního práva» («Обзор церковного права»).
С 1.07.2016 ректор церкви Успения Божьей Матери и святого Карла Великого на Карлове, Прага.
Комментариев нет:
Отправить комментарий