К хиротонии еп. Фора

19 марта 2015 года в монастыре Св. Креста в Нова-Фрибургу (Бразилия) епископ Ричард Уильямсон посвятил в епископский сан свящ. Жан-Мишеля Фора. Эта хиротония была совершена без папского мандата и в принципе, согласно канону 1382 действующего Кодекса Канонического Права, карается отлучением latae sententiae, зарезервированным за Апостольским Престолом. Правда, сам Апостольский Престол пока что никак на случившееся не прореагировал, хотя многие католические СМИ уже провозгласили обоих – и Уильямсона, и Фора – отлученными от Церкви. Но они действовали по собственной инициативе, а в Риме, судя по всему, предпочитают делать вид, что ничего не произошло.

Монс. Уильямсон – не единственный епископ, называющий себя католиком и при этом совершающий хиротонии без одобрения Святого Престола. Гораздо шире это явление распространено в материковом Китае, где под патронажем компартии действует многомиллионная «Католическая патриотическая ассоциация». Ее руководство признаёт Римского Папу «духовно», но отрицает его юрисдикцию, поэтому кандидатуры новых «ординариев» согласует не с Апостольским Престолом, а с управлением по делам религий. (Епископов, верных Риму, на эти церемонии привозят под конвоем – по крайней мере, так было в 2011 году на хиротонии «патриотического» епископа Иосифа Хуан Бинчжана).

С самого своего начала, вот уже полвека традиционное движение в Католической Церкви стремится жить и работать, подчиняясь законным церковным властям во всём, что не является грехом. Границу, которую мы не можем – non possumus – переступить, после которой начинается соучастие в грехе, каждый так или иначе определяет для себя сам, но общий принцип остается общим принципом. А для приверженцев «линии Уильямсона», вставших на позиции так называемого «Сопротивления» (Resistance), как видно, неприемлемым является само подчинение церковным властям как таковое. То же можно сказать и о китайских «патриотах». Просто для них повиновение Святому Престолу невозможно потому, что Ватикан находится за пределами Китая, а для еп. Уильямсона – потому, что волей Божьей или Божьим попущением определенные должности там занимают люди грешные и несовершенные, не отвечающие тем высоким стандартам, которые он сам для себя установил. Результат, однако, один: неподчинение, провозглашавшееся когда-то как вынужденная мера, приобретает в глазах тех, кто к нему привык, самостоятельную ценность.

Джотто.
Сон Иннокентия III
(фрагмент Легенды о св. Франциске). 

Это – та самая схизматическая ментальность, об опасности возникновения которой предупреждал кардинал Кастрилльон. Она, конечно же, присуща далеко не только отдельным представителям «правого фланга». Взять хотя бы недавнее заявление немецких епископов-модернистов, суть которого сводится к слогану «Мы – не филиал Рима». Скажу даже больше: схизма начинается везде, где – пусть даже под лозунгами верности Папе и соборному Учительству – преподают учение иное, нежели вечное учение Католической Церкви (поскольку ересь ведет к схизме неизбежно); где перестают ощущать себя частью единого организма Церкви – Тела Христова – действующего на земле уже две тысячи лет, придумывая вместо этого какую-нибудь «современную церковь». Но наша задача как чад Традиции – не вносить свою «скромную лепту» в разрушение церковного здания (эту задачу модернисты с огромным задором и немалым успехом осуществляют и без нас), а наоборот – складывать из «живых камней» колонны, контрфорсы и подпорки, чтобы хоть как-то укрепить шатающиеся стены и съезжающую набок крышу.

Если оставаться в рамках реализма, существуют два подхода к той ситуации, в которой мы оказались по итогам последних десятилетий. Либо мы хотим, чтобы Св. Традиция постепенно, шаг за шагом вернулась на свое законное место главной силы, движущей Воинствующей Церковью; либо нас вполне устраивает существование в неком комфортном гетто за пределами церковной ограды – а внутри будь что будет. Всякому, кто взглянет трезво и непредвзято, станет ясна правота слов Папы Павла VI: «Дым сатаны проник в Церковь». Действительно, от дыма очень душно. Можно либо закрыть лицо мокрым платком и начать где-то тушить, а где-то проветривать, либо с криком «пожар, пожар!» выбежать наружу – и пусть горит. Второй путь гораздо проще и по-человечески приятнее; если пойти первым путем, то придется приложить очень много трудов – как явных, так и скрытых от посторонних глаз; вполне возможно – претерпеть несправедливые гонения, какие терпят сегодня францисканцы Непорочной и многие другие. (Это, впрочем, не новость: святого Петра Веронского в XIII веке подвергали прещениям, а святую Жанну д’Арк вообще сожгли на костре как ведьму). В общем-то, это Крестный Путь. Но любой, кому случалось путешествовать в дикой местности, знает: выбирать надо не ту дорогу, которая легче, а ту, которая ведет к цели.

Олег-Михаил Мартынов

Министранты в туницеллах

Альфонсо Гроссо Санчес. «Министрант» («El Monaguillo»). 1920. 

Согласно рубрикам латинского обряда, туницелла (лат. tunicella, от tunica) – облачение, ассоциирующееся с саном субдиакона. Она весьма подобна далматике диакона, хотя и может отличаться от нее более скромными украшениями и, согласно указаниям «Caeremoniale Episcoporum», более узкими рукавами (что на практике соблюдается далеко не всегда). При первом облачении новорукоположенного субдиакона в туницеллу епископ произносит слова: «Tunica jucunditatis, et indumento laetitiae induat te Dominus» («Да облачит тебя Господь в тунику веселия и в одеяние радости»); практика эта довольно поздняя – она восходит лишь к XII веку, а повсеместное распространение приобрела в XIV-XV вв. 

Сама же туницелла или туника как облачение субдиакона была в обычае в Риме еще в VI столетии, однако Папа св. Григорий Великий (590-604) упразднил ее употребление и восстановил более старый обычай, согласно которому субдиакон облачался в казулу (planeta), которая в то время не имела еще  исключительно богослужебного характера. В IX в. субдиаконская туницелла вновь вошла в употребление в Риме, примерно тогда же она засвидетельствована во Франкском королевстве и к 1000 году, несомненно, была распространена уже повсеместно. В разных регионах туницелла вместе с далматикой или без нее (или же только далматика без туницеллы) входила в число облачений, надеваемых епископом для торжественного богослужения; в наши дни епископ, облачаясь для Понтификальной Мессы согласно экстраординарной форме Римского обряда, надевает под казулу как туницеллу, так и далматику. 

В IX веке в Риме, а в X в. – и в ряде местностей за пределами Италии туницеллу стали надевать и аколиты; в зрелом Средневековье это было распространено уже повсюду. 

Наконец, в Испании до XX столетия дожил обычай, согласно которому в туницеллы облачаются в особо торжественных случаях и министранты – обычно мальчики школьного возраста, разумеется, не принадлежащие к клиру как таковому. При этом они, разумеется, не надевают манипул. 

Культурные войны. Часть 2: Сегодняшнее поле битвы

Вторая часть моей статьи, опубликованной на портале "РУСКАТОЛИК". См. также первую часть.

Прежде, чем говорить о неотъемлемых правах человека, вдумаемся в само слово: «неотъемлемое», такое, которое нельзя отнять. А почему нельзя? Нарушить право человека – это одно. Отнять – совсем другое. Если я Вас убью, я нарушу Ваше право на жизнь. Преследуя меня в уголовном порядке, государство выступит как защитник нарушенного мною права именно потому, что отнять его я не властен. А если государство позволяет или даже требует убивать людей, как нацистская Германия или древняя Спарта? А если государство требует их грабить, как СССР во время коллективизации? С религиозной (и не только христианской) точки зрения ответ однозначен: государство не может отнять те права, которые даны не им, а Богом. Государство может только вводить законы, защищающие эти права подходящим для условий места и времени образом.

Похожим образом описываются пределы полномочий государства в рамках естественно-правовой теории: закон не может противоречить природе человека и общества, а если противоречит, то он и не закон вовсе. Преимущество такой теории в том, что она может быть принята и неверующим человеком. А мы как христиане можем сказать, что природа человека – это один из способов откровения Творца, поэтому она, при правильном ее понимании, не может входить в противоречие с другими видами откровения. Напротив, позитивистская теория права, господствовавшая в XIX и первой половине XX века, предполагает, что именно государство своими законами устанавливает права и обязанности разных категорий граждан. Всякий закон, принятый легитимной властью в соответствии с прописанной процедурой, безусловно обязателен для исполнения.

В 1945 г. перед победителями во Второй мировой войне встал вопрос. Можно ли судить нацистов за совершение того, что по действовавшим на тот момент законам не было преступлением? С точки зрения позитивистской теории права ответ однозначен – нет, нельзя. Никого нельзя судить за деяния, которые в момент их совершения не были запрещены законом. Нюрнбергский процесс и все последовавшие за ним суды над нацистскими преступниками вплоть до все еще случающихся в наше время судов над 90-летними стариками, о чьем прошлом вдруг стало известно, являются вопиющим нарушением этого принципа, если возводить его в абсолют. Однако невозможность его абсолютизации в послевоенной Германии была настолько очевидна, что победителям пришлось применить так называемую «формулу Радбруха».

Профессор юриспруденции, теоретик и историк права, в Веймарской республике короткое время бывший министром юстиции, Густав Радбрух в своей работе 1946-го года с говорящим названием «Узаконенная несправедливость и надзаконное право» писал: «Конфликт между справедливостью и правопорядком можно было бы разрешить таким образом, что позитивное, гарантированное законодательством и властью право имеет преимущество, даже когда оно по своему содержанию несправедливо и нецелесообразно, до тех пор пока противоречие позитивного закона и справедливости не достигает такой невыносимой степени, что закон как «неправильное право» должен уступить справедливости». Правда, сразу вслед за этим Радбрух замечал: «Невозможно провести четкую линию разграничения между случаями узаконенной несправедливости и законов, применимых несмотря на свое ошибочное содержание». Здесь уместно заметить, что до войны Радбрух был принципиальным сторонником правового позитивизма. И еще не лишне сказать, что именно в первые послевоенные годы Радбрух в политическом смысле склонялся на сторону христианских демократов, хотя в 1948 г. он вновь присоединился к социал-демократической партии, одним из лидеров которой был до войны.

Очень важно обратить внимание на то, что использованная Радбрухом отсылка к справедливости как к вечной и неизменной инстанции, стоящей выше создаваемого людьми закона, религиозна по своей сути. И если она не наполняется христианским содержанием, то она наполняется содержанием языческим. Наиболее распространенный в наше время вид языческого прочтения «формулы Радбруха» соответствует процитированным в конце первой статьи цикла словам Честертона о поклонении самому сильному, что есть в мире: закон часто воспринимается как несправедливый и не имеющий силы, если он противоречит представлениям о справедливости, разделяемым «мировым сообществом», а точнее – группой политиков и экспертов, претендующей на то, чтобы от имени мирового сообщества говорить. Такой подход называется консенсуальной теорией права и фактически отличается от позитивисткого только тем, что право принимать любые законы, вводить и защищать новые права человека признается не за государством, а за «мировым сообществом», т.е. за теми людьми, кого «правильно» подадут СМИ, политики и эксперты.

И здесь снова вернемся к тому, о чем говорилось в первой статье, а именно к тому, что право одного человека и запрет на определенное поведение другого всегда неразрывно связаны между собой. Поэтому нередко под видом «защиты прав человека», недостаточно «защищенных» тем или иным законом, таким политикам и экспертам удается продавить новые запреты, постепенно и незаметно насаждая «мягкий тоталитаризм». Самым ярким, хотя далеко не единственным, примером того, как под предлогом «защиты прав человека» происходит их прямое нарушение, являются несколько похожих процессов, недавно прошедших или идущих в настоящее время в США. Если флорист, кондитер или профессиональный фотограф, руководствуясь своей верой, отказывается принять участие в организации гомосексуальной «свадьбы», с недавних пор он рискует не только потерять свой бизнес, будучи присужден к уплате разорительного штрафа за «дискриминационное поведение», — взыскание может быть обращено на его личное имущество, т.е. такой человек может быть просто пущен по миру. В настоящее время подобный закон рассматривается и структурами ЕС.

* * *

Христианское понимание прав человека опирается на тот простой факт, что всякий человек, даже самый закоренелый преступник, создан Богом, несет в себе образ Творца, способен покаяться и достичь богообщения. Поэтому у него есть определенные права и достоинство, и нарушив в отношении него одну из данных Богом на горе Синай заповедей, мы оскорбляем не его, а Бога. Естественно-правовая концепция говорит практически о том же самом, но только не упоминает Бога по имени: есть определенные права, присущие самой природе человека, и никто не может быть их лишен просто потому, что он не может утратить человеческую природу. Но позитивистская и консенсуальная теории права лишают концепцию прав человека необходимого фундамента. В этом случае или права полностью отвергаются, или создается свой список прав человека, которые обязательно должны быть защищены законом. Оба этих варианта означают фактически претензию группы людей на высшую моральную и юридическую власть над другими людьми – на власть, принадлежащую только Богу. И если права человека не отвергаются, они становятся инструментом насильственного насаждения определенных идей.

Вопросы абортов, эвтаназии, гомосексуальных «браков» часто считаются вопросами религиозными. Многие новостные агентства размещают новости о маршах в защиту жизни нерожденных младенцев в разделе «религия». Глядя на это, я часто вспоминаю известное письмо Геринга. Когда врачи из штата люфтваффе отказались ставить эксперименты на людях, рейхсмаршал попросил о проведении этих экспериментов Гиммлера: «Надеюсь, в СС найдутся врачи, не отравленные христианской моралью и понимающие, что жизнь арийского летчика не может быть равна жизни еврея», — писал он. Не нужно быть христианином, чтобы признать преступлением медицинские эксперименты на людях, аборты или эвтаназию. То, что эта точка зрения считается религиозной, — просто способ манипулирования, попытка объявить научный подход иррациональным и произвольным. Если мы не хотим жить в обществе, где подлинное человеческое достоинство попирается, а под видом «защиты прав человека» насаждается тирания, мы должны вернуться к здравому пониманию природы человека и общества. Нам следует встать самим и поставить общество с головы обратно на ноги. «Когда разрушены основания, что сделает праведник?» — вопрошает псалмопевец. Нам придется с Божьей помощью найти ответ на этот вопрос и восстановить основания, разрушавшиеся на протяжении жизни нескольких поколений.

Продолжение следует

Культурные войны. Часть 1: Поражения минувших дней

Первая часть моей  статьи "Культурные войны", опубликованной на портале "РУСКАТОЛИК".

В конце прошлого года, выступая в Страсбурге, Папа Франциск напомнил депутатам Европарламента, что каждый человек – это личность, наделенная трансцендентным достоинством. И сразу же повторил: «Я чувствую себя обязанным подчеркнуть тесную связь между этими двумя словами: «достоинство» и «трансцендентность». Говоря попросту, Папа сказал, что достоинство человека не может иметь оснований в этом мире. Если оно не исходит от Бога, его нет. Буквально на следующий день, как будто специально, чтобы проиллюстрировать мысль Святейшего Отца, французские депутаты проголосовали за резолюцию, признающую аборт «фундаментальным правом человека». Оттолкнувшись от этих двух событий, попытаемся найти ответы на вопросы, почему права человека – это христианская концепция, как ее неверное использование может стать оружием в руках дьявола, в чем суть «культурных войн» нашего времени и что решается в ходе этих «войн»?

Прежде всего, заметим, что право одного – это всегда ограничения, накладываемые на других. Ваше право на собственность означает, что я не могу взять вашу вещь, даже если она мне очень нравится, и я точно нашел бы ей хорошее применение. Мое право на жизнь – что вы не можете меня убить, даже если я вам очень мешаю. Право сотрудника на оплачиваемый отпуск – это обязанность работодателя платить один месяц в году за отдых столько же, сколько он обычно платит за работу. Право одного и обязанность другого всегда неотделимы друг от друга как две стороны одной медали. Поэтому любое право можно переформулировать как обязанность или запрет, а любую обязанность – как право. Скажем, принятый в прошлом году закон, запрещающий пропаганду гомосексуализма среди несовершеннолетних, называется так: Федеральный закон «О внесении изменений в статью 5 Федерального закона «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» и отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях защиты детей от информации, пропагандирующей отрицание традиционных семейных ценностей». Ограничение права на свободу слова или защита права детей на воспитание в здоровой информационной среде? Зависит от точки зрения, но звучит очень по-разному! Как бы парадоксально это ни звучало, но гарантия государством определенных прав и государственный запрет на определенное поведение – это одно и то же. Наше право на жизнь и на собственность, на защиту доброго имени, на выходные и отпуск, на спокойный сон по ночам и любые другие права на практике обеспечиваются рядом запретов.

Понимая это, зададимся вопросом: как государство может определить, какие права ему защищать и какие запреты для этого устанавливать? Какими критериями оно при этом может руководствоваться? В античности право понималось как установление богов. Справедливые законы в обществе считались отражением объективно существующего божественного мироустройства, а несправедливые – его искажением. Иногда при этом справедливыми и богоустановленными объявлялись совершенно неприемлемые с нашей точки зрения вещи. Например, Аристотель, оправдывая рабство, говорил о «рабах по природе» (точка зрения, не разделявшаяся другими философами античности). Но в любом случае задачей законодателя было – отразить вечные законы справедливости в жизни общества. С появлением христианства такое понимание права еще больше укрепилось – ведь теперь у людей для того, чтобы узнать о божественных законах, существовала не только философия, но и Откровение.

Принципиально новый подход к законам пришел вместе с философией Просвещения. Ее антиклерикальный настрой опирался на следующие принципы. «Человек по природе добр», то есть первородного греха нет. Человек совершает злые поступки только в ответ на причиненное ему зло. В справедливо, разумно устроенном обществе все люди будут добродетельны, справедливы и счастливы. Только сам человек силой своего разума может установить, что справедливо и что нет. Создать справедливое, разумное общество, где все будут вести себя идеально, — это задача философов и государственной власти. В XVIII веке под влиянием философии Просвещения принимается несколько деклараций о защите государством прав человека и гражданина.

На первый взгляд, все это звучит красиво, но вспомним, о чем мы говорили выше. Защита права – это всегда введение определенных запретов или обязанностей. И государство при конфликте интересов между людьми всегда вынуждено определять, какие права оно защищает и что считает нарушением этих прав. Право на собственность должно быть защищено, а воровство наказано. Но значит ли это, что Геккельберри Финн был прав, когда переживал, что «украл негра у бедной старушки, которая ничего плохого ему не сделала», и собирался сдать беглеца Джима хозяйке? Для ответа на этот вопрос необходимы критерии, позволяющие оценить, что является правом, а что нет. С католической точки зрения, таким критерием являются Божьи заповеди, данные в Откровении. При этом, если считать Откровением только Священное Писание, без Священного Предания, нам будет нелегко обосновать, почему не существует «права» на владение рабами.

Мы можем и не прибегать к трансцендентному основанию достоинства человека, не считать, что его права даны ему Богом. Тогда права будут опираться просто на закон, государственный и международный. Государство будет вправе решать, какие права у человека есть, а каких нет. Оно сможет сужать список этих прав или расширять их по усмотрению власть предержащих, причем выше уже говорилось о том, что расширение прав может оказаться лишь более красивой формой введения новых запретов и, по сути, ограничения прав. О таком подходе лучше всего сказал Честертон: «Когда люди не верят ни во что вне этого мира, они начинают поклоняться миру. И прежде всего они начинают поклоняться самой сильной вещи в этом мире. Самой сильной вещью в мире оказывается государство».

Продолжение следует