Византийская Литургия, традиционная латинская Месса и Novus Ordo — две сестры и одна чужачка

Для меня и, думаю, для большинства традиционалистов очевидна как близкая духовная общность между византийской Божественной Литургией и традиционной Римской Мессой, так и то, что Novus Ordo отступает от их общего наследия.

Порой, однако, можно встретить греко-католиков, которые, обманываясь поверхностным сходством между византийской Литургией и Novus Ordo (например тем, что они обычно служатся на народном языке, а молитвы произносятся громким голосом) и очевидными различиями между византийской Литургией и традиционным римским обрядом (например тем, что в последнем гораздо больше происходит в тишине, а народ исполняет менее «активную» роль), полагают, будто византийская Литургия ближе к службам Novus Ordo и, соответственно, сталкиваясь с таким выбором, предпочитают новую форму Римского обряда (usus recentior) древней (usus antiquior). В свою очередь, Действительно, сторонники и апологеты западной литургической реформы принимают на себя вид любителей восточной традиции и указывают на многие якобы «восточные» черты новой римской литургии.

Итак, если византийская и традиционная латинская литургия действительно имеют между собой больше общего, чем каждая из них имеет с Novus Ordo, нам следует ясно показать, в чем заключается это сходство. Я предлагаю сосредоточиться на следующих принципах, которые сначала приведу в виде списка, а потом рассмотрю подробно:

1. Принцип традиции.
2. Принцип тайны.
3. Принцип возвышенного стиля.
4. Принцип целостности или стабильности ритуала.
5. Принцип концентрации.
6. Принцип серьезной и постоянной подготовки.
7. Принцип правдивости.
8. Принцип иерархии.
9. Принцип параллельности.
10. Принцип раздельности.

1. Принцип традиции. Как традиционная римская Месса, так и византийская Литургия суть результат органического развития древней апостольской основы, передававшимся веками живой веры. Хотя то или иное литургическое последование может приписываться какому-нибудь известному святому, например св. Иоанну Златоусту или св. Василию, фактически обряд — это плод труда множества людей, чьи имена нам неизвестны. Ни византийская литургия, ни классическая римская литургия не являются продуктом работы комиссии, состоящей из экспертов-авангардистов, которые не общаются с простыми людьми и увлекаются модными — а теперь давно уже вышедшими из употребления — теориями. Это можно назвать принципом традиции — принятия того, что передано. Говоря простыми словами, литургия хороша не потому, что церковная власть считает ее хорошей; скорее наоборот — Церковь знает, что она хороша, потому что получила ее [из хорошего источника. — прим. пер.]. Здесь нам необходимо искоренить противоестественное западное ультрамонтанство, сторонники которого считают, будто литургия определяется единственно распоряжениями папской власти, как если бы она представляла собой бесконечно мягкий пластилин, форма которого зависит только от желаний скульптора. До Павла VI папская власть провозглашала то, что уже знали и любили в Латинской Церкви как принадлежащее к Традиции [1].

2. Принцип тайны. Каждой из этих литургий свойственен принцип тайны: литургическое действие осязаемо сакрально, оно есть дело и чудо, которое Бог совершает среди нас и к которому человеку позволено присоединяться в страхе и трепете. Традиционная литургия — словно облако, в котором обитает Бог и к которому осмеливается приблизиться Моисей. В ней нет такого чувства, будто мы присутствуем на планерке с определенной повесткой дня, проводимой под руководством менеджеров компании,  где зачитывается множество различных текстов и распределяются задачи. Мы лежим ничком на святой земле перед пылающей купиной Божия откровения.

3. Принцип возвышенного стиля. Молитвы и чтения в традиционных литургиях Запада и Востока либо поют певчие, диаконы, субдиаконы и хоры, либо шепчет в пресвитерии священник, однако нигде их не читают, как ежедневные новости или школьный урок. К этой возвышенности относится и то, что мы называем «высоким языком». На Востоке он приобретает форму утонченных поэтических композиций, на Западе — благородных латинских речений. Латынь есть столь же подлинный, присущий и определяющий язык Римской Католической Церкви, сколь народные языки являются языками восточных обрядов. [Примечание: Читатели опровергли мое заявление о том, что языки восточных обрядов можно называть народными без дополнительных объяснений. См. мой комментарий под статьей. — П. К.] То, что существовало на Западе на протяжении 1600 лет — не случайность, а основополагающий принцип, как провозгласил не кто иной, как св. Иоанн XXIII в своей апостольской конституции «Veterum sapientia», подписанной на алтаре собора св. Петра в 1962 году. Тем, кто участвует в богослужениях согласно usus antiquior, хорошо известно, насколько мощное влияние оказывает на верных церемониальное использование древнего языка, с течением времен приобретшего непостижимую силу. Сам тот факт, что этот язык специально выделен, так сказать, посвящен для употребления в публичном богопочитании, объективно представляет и субъективно стимулирует то отделение сакрального от профанного, которое находится в сердце жертвенной религии.

4. Принцип целостности ритуала. Как Божественная Литургия, так и традиционная латинская Месса в своем существовании предшествуют любому конкретному, совершаемому в данный момент богослужению, будучи определенными, всецело описанными обрядами, которым духовенство и светские верующие следуют со смиренным послушанием. Молитвы, антифоны, чтения, жесты и пение закреплены и предписаны; а в наивысшей степени это касается анафоры — самой священной из молитв, которая или никогда не меняется (на Западе), либо определяется литургическом календарем (на Востоке). Соответственно, частные предпочтения или пожелания служителя никогда не имеют руководящей роли. Этот принцип можно назвать также принципом стабильности, потому что целостность ритуала гарантирует духовенству и верующим незыблемый фундамент, на котором они могут строить свою духовную жизнь.

5. Принцип концентрации. Древняя римская литургия, так же как и византийская, проникнута догматическим, нравственным, аскетически-мистическим содержанием. Молитвы в ней плотны, богаты и полны благочестия. Это поэтический гобелен, сотканный из Священного Писания и других набожных речений. По сравнению с этими литургиями Novus Ordo выглядит очень скудным. Вспомните разнообразные тропари византийской традиции или богатство антифонов проприя в Римском обряде, а также его коллекты, секреты и молитвы после причащения, из которых почти ничто не пережило в своем в первоначальном виде встречу с острыми ножницами Комиссии [2]. [В оригинале: bowdlerizing scalpel of the Consilium — английское выражение «to bowdlerize» означает «цензурировать, выхолащивать» и происходит от имени проф. Т. Боудлера, который выпустил в 1818 г. особое издание пьес Шекспира, в котором были опущены «слова и выражения, которые нельзя произносить вслух при детях». — прим. пер.] Consilium — Совет или Комиссия по осуществлению литургической Конституции «Sacrosanctum Concilium» (лат. Consilium ad exsequendam Constitutionem liturgicam Sacrosanctum Concilium) — сформированный в 1964 г. орган, составивший основные чинопоследования реформированной литургии. — прим. пер.]

6. Принцип приготовления. С предыдущим принципом тесно связан принцип серьезной и постоянной подготовки. И на Востоке, и на Западе духовенство и прислуживающие перед самой литургией тщательно готовятся к предстоящему им делу, будь то у жертвенника, где со многими молитвами совершается проскомидия — подготовка хлеба и вина для Евхаристии, или у ступеней алтаря, где читаются 42-й псалом, «Confiteor» и молитвы восхождения. Как можно было представить себе выход прогулочным шагом из ризницы прямо к алтарю, как будто это не такое уж и большое дело? Будто кто-то идет на благотворительный ужин со сбором пожертвований?

Кэтрин Пиксток очень хорошо заметила, что повторение молитв во всех аутентичных литургиях неслучайно и имеет огромное духовное значение. В византийской литургии от начала до конца священник часто молится тихим голосом, снова и снова готовясь к следующему чудесного шага, который ведет его в тайне Христа. Аналогично и в подлинной римской литургии мы видим богатый офферторий, три молитвы подготовки к причащению, молитвы при омовении сосудов, «Placeat» и Заключительное Евангелие. Как в византийской Божественной Литургии, так и в римском usus antiquior нам встречается многократное повторение определенных молитв: в первой это ектении с их «Господи, помилуй» или «подай, Господи», в последнем — девятикратный «Kyrie eleison — Christe eleison», тройное «Confiteor», троекратное «Domine, non sum dignus» (причем последнее произносится дважды, чтобы показать разницу между причащением священника и верующих)[3].

7. Принцип правдивости. В традиционных лекционариях евангельское послание представлено ​​во всей полноте — в них включены как более простые его части, так и «трудные». Хорошо известно, что в Novus Ordo Священное Писание сильно отредактировано в угоду современным тенденциям[4]. Говоря более широко, традиционный lex orandi содержит и передает с апостольским рвением всю полноту lex credendi Католической Церкви, не «редактируя» его под нужды современной чувствительности или обидчивости. Так, если взять один пример из тысячи, в старом обряде без каких-либо обиняков излагаются осуждение Иуды и реальная возможность ада для каждого из нас, а также обильно используются проклинающие псалмы, направленные против наших духовных врагов. В Novus Ordo такие вещи вырезаются или сильно сокращаются[5]. В этом смысле новая Месса не передает полноту веры, которую мы находим в Священном Писании, у Отцов, в документах Соборов и у Учителей Церкви. В этом смысле она не выполняет своей роли lex orandi правоверной Церкви.

Факт в том, что многие артикулы веры, которые можно видеть и слышать в старых литургиях, в контексте новой римской литургии нужно изучать и слепо принимать, поскольку из самого обряда они не очевидны. Для примера рассмотрите почитание, причитающееся святым, или поклонение (latreia), которое нужно оказывать Святым Дарам. Тот, кто участвует в византийской или в традиционной римской литургии, имеет интуитивный опыт почитания святых и поклонения Евхаристии. В Novus Ordo же систематически урезается степень внимания, уделяемого святым[6], а также ликвидируются знаки благоговения перед страшными тайнами Христовыми.

8. Принцип иерархии проявляется в четком разделении ролей священника, диакона, субдиакона, алтарника, певчего и т. д. В Мессе Novus Ordo, с ее расплывчатыми нормами касательно действий светских лиц в пресвитерии, это разнообразие невзаимозаменяемых ролей теряется и размывается. Ни византийская, ни аутентичная римская литургия не позволяют не одетому соответствующим образом светскому человеку свободно входить в пресвитерий и выполнять функции, которые принадлежат духовенству, а тем более — брать руками Святые Дары. Идентичность священника как посредника между Богом и человеком в этих литургиях тщательно уважается и проявляется на практике, равно как проявляется и уважается и идентичность мирянина как активного свидетеля жертвы.

Литургия является воплощением истинной экклесиологии, а не ее вымышленной альтернативы. Из Мессы Novus Ordo невозможно вынести связное и полное понимание иерархической природы мистического Тела, тогда как это можно легко сделать как из Божественной Литургии, так и из традиционной римской Мессы. Соответственно, и участие в традиционных литургиях и в ново-Римском обряде понимается фундаментально различным образом. Правильный взгляд заключается в том, что участие должно соответствовать различным ролям тех или иных частей церковного организма, которые должны быть очевидны по одежде, позам, месту нахождения того или иного участника богослужения и вверенным — и не вверенным — ему функциям[7].

9. Принцип параллельности связан с принципом иерархии. В любой аутентичной восточной или западной литургии мы увидим, что несколько вещей происходят одновременно (пользуясь техническим термином, можно сказать, что это «параллельные» литургии). Диакон читает ектению, пока священник произносит свои собственные молитвы; народ поет «Sanctus», а священник начинает Канон. Те, кто посещает или византийскую, или традиционную латинскую литургию, начинают воспринимать литургию как многослойное действие, составленное из многих индивидуальных действий, сходящихся к общей цели. Это никоим образом не логическая последовательность обособленных друг от друга актов, при которой в одно и то же время может происходить только одно действие (как в «последовательной», или «модульной», литургии, примером которой является Novus Ordo)[8].

10. Принцип раздельности. Все аутентичные христианские литургии сохраняют и применяют в своих ритуалах богословский принцип, воплощенный в архитектуре Храма Ветхого Завета, который, как учит Послание к Евреям, нашел свое осуществление во Христе и поэтому навечно остается на символическом уровне частью нашего Евхаристического Жертвоприношения. На Востоке отделение алтаря или святого святых от нефа более очевидное благодаря наличию иконостаса, входить за который могут только определенные священно- и церковнослужители. На Западе завеса уступила место заграждению [rood screen], который в большинстве мест уменьшился в размерах, превратившись в алтарную балюстраду, однако пресвитерий всегда оставался выделенным, приподнятым и недоступным для мирян. Кроме того, в западной литургии зримый иконостас уступил место «звуковому иконостасу» латыни, перемежающейся с тишиной. Сакральный язык и молчание становятся завесой, укрывающей святое святых и защищающей святые тайны от осквернения обыденностью. Таким образом, как восточная, так и западная литургия «скрывают лицо наше в Присутствии Божием», делая это по-разному, но в обоих случаях весьма действенно, обращая внимание верующего на скрытую славу Божию.

Помимо этих принципов, которые, как видим, непосредственно относятся к самой природе богослужения, есть еще множество обстоятельств, не являющихся обязательной характеристикой Мессы Novus Ordo, однако сопровождающих ее в 99% случаев, например, положение священника versus populum. После того, как духовенство стояло «лицом к народу» почти всегда и везде на протяжении пятидесяти лет, и после папских репримандов в адрес осмелившихся думать иначе, даже тот, кто с самым большим оптимизмом относится к реформе реформы, не может утверждать, что положение versus populum не характеризует Мессу Novus Ordo в умах ее архитекторов, создателей и конечных пользователей.

Приведенная ниже таблица суммирует наши выводы.

Византийская литургия	Традиционная римская литургия	Современная римская литургия
Происхождение затеряно во времени; передавалась и получалась на протяжении веков	Происхождение затеряно во времени; передавалась и получалась на протяжении веков	Искусственно составлена назначенной комиссией в 1960-х гг. из разрозненных фрагментов западной и восточной традиции
Приписывается великим святым; авторство преимущественно анонимное	Приписывается великим святым, авторство преимущественно анонимное	Авторы (компиляторы) известны по имени и в основном не имеют репутации святости (напр., манипулятор с манией величия Буньини)
Авторитет определяется традицией	Авторитет определяется традицией и регулирующими папскими постановлениями	Авторитет определяется только папскими постановлениями
Исполнена благоухания тайны, что подчеркивается наличием иконостаса	Исполнена благоухания тайны, что подчеркивается латинским языком и тишиной	Избегает многословной горизонтальности и фамильярности лишь изредка и с большим трудом
Совершается ad orientem (согласно апостольской традиции и неизменно)	Совершается ad orientem (согласно апостольской традиции и неизменно)	Практически повсеместно совершается versus populum
Литургические тексты поются или произносятся шепотом и отличаются поэтическим строем	Литургические тексты поются или произносятся шепотом на иератической латыни	Литургические тексты в основном проговариваются на современном бытовом языке и будничным голосом
Богатое переплетение древних молитв, богословская насыщенность	Богатое переплетение древних молитв, богословская насыщенность	Существенно урезанное текстовое и церемониальное содержание со включением современных придумок
Параллельная литургия — иерархическая и многоголосая	Параллельная литургия — иерархическая и многоголосая	Последовательная литургия (в один момент происходит лишь что-то одно), сведенная к горизонтальному и рациональному распределению
Повторы — характерная черта, что порождает молитвенный настрой	Повторы — характерная черта, что порождает молитвенный настрой	Повторы в основном ликвидированы как нечто «бесполезное» для нашего времени
Целостность и фиксированность ритуала, например — предопределенные анафоры	Целостность и фиксированность ритуала, например — Римский Канон	Допускаются многочисленные варианты на выбор и импровизированные вставки
Провозглашается полнота христианского послания в Писании и Предании	Провозглашается полнота христианского послания в Писании и Предании	Опускаются некоторые аспекты Откровения и нравственности, которые принято считать «трудными» для современного человека
Церковная архитектура подчеркивает символическое значение пространств, разделяя их четкими границами	Церковная архитектура подчеркивает символическое значение пространств, разделяя их четкими границами	Церковная архитектура лишена традиционного символизма и/или сама литургия на практике игнорирует его
В алтарное пространство могут входить только священно- и церковнослужители в соответствующем облачении	В алтарное пространство могут входить только священно- и церковнослужители в соответствующем облачении	В алтарное пространство могут входить миряне в будничной одежде
Четко разграниченные роли духовенства и мирян, а среди духовенства —  разных его уровней	Четко разграниченные роли духовенства и мирян, а среди духовенства —  разных его уровней	Обедненная иерархическая модель; уравнивание и смешение роли духовенства и мирян (даже при соблюдении официальных предписаний)
Святых Даров касаются только рукоположенные клирики	Святых Даров касаются только рукоположенные клирики	Святых Даров касаются как клирики, так и миряне
Причастие получают стоя, но в уста и только от священника	Причастие получают на коленях, в уста и только от священника	Причастие обычно получают стоя и в руку, от любого, кто его раздает

По сравнению с Novus Ordo византийская литургия выглядит как король рядом с нищим, как Рембрандт рядом с карикатурой, как пир после голода. Однако по сравнению с традиционным римским обрядом во всем его сложном великолепии и организованной торжественности она — равная среди равных за трапезой Традиции. Мы обесцениваем действие Святого Духа в Западной Церкви, если называем византийскую литургию неким «золотым стандартом», ведь римский обряд в своей полноте — который, к сожалению, римо-католики так редко видят! — ей совершенно равен. А вот Мессе Novus Ordo придется указать на дверь, потому что она не может претендовать на место за царским столом аутентичных литургических обрядов.

Здесь кто-то может возразить, сказав, что Novus Ordo можно служить таким образом, чтобы сохранять «преемственность» с предшествующей римской традицией (а значит — способом, очень похожим на Божественную Литургию). Мой ответ прост. Некоторые из перечисленных десяти принципов вообще не представлены в Novus Ordo, причем уже в самой его задумке (сюда я отношу, по меньшей мере, принципы 1, 4, 5, 6, 7 и 9), тогда как остальные принципы (2, 3, 8 и 10) могут проявляться, а могут и не проявляться в зависимости от того, кто «возглавляет» литургию. То есть они возможны, но не обязательны. Этот факт сам по себе демонстрирует анти-традиционный характер Мессы Novus Ordo, в которой связь с традицией зависит от свободных решений служителя, а не от следования установленным правилам [9] . Таким образом, Novus Ordo можно служить квази-традиционным способом, тогда как византийская и тридентская литургии должны служится традиционным способом — выбирать здесь не приходится[10] .

Уже в одном этом различии мы можем видеть ту почти что бескрайнюю пропасть, которая отделяет современный римский обряд от любого исторического обряда в христианстве, западного или восточного. Его бедность в доктринальном, нравственном, рубрикальным и церемониальным плане, его модульная, линейная, рационалистическая структура и его «опционит» [в оригинале: optionitis — от options, то есть многочисленные варианты, предоставляемые священнику на выбор, и окончания -itis, характерного для слов, обозначающих болезни. — прим. пер.] отделяют его по существу от сферы сакральной культуры, в которой равно пребывают римский usus antiquior и византийская Божественная Литургия. К этой ситуации можно применить слова Авраама из притчи о богаче и Лазаре: «между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят» (Лк 16:26).

Но вот что удивительно, учитывая всё вышесказанное, это то, как многие греко-католики и и «эксперты» по восточной литургии — их самым видным представителем является здесь Роберт Тафт SJ — отдают предпочтение «реформированной» римской литургии, не замечая огромных расхождений и противоречий между ее принципами композиции и исполнения и принципами, общими, как только что было показано, для византийской и традиционной латинской литургии. Не будет преувеличением сказать, что литургия Павла VI как в целом, так и в деталях является деформацией латинской литургии и не может рассматриваться как аутентичный исторический католический обряд. Поэтому если какие-то византийские католики предпочитают Novus Ordo, то только из-за глубокой непоследовательности, заставляющей их придавать большое значение второ- и третьестепенным характеристикам и в то же время игнорировать, прощать и даже, кажется, поощрять его отклонения от фундаментальных принципов классической литургии.

Проблема здесь не просто гипотетическая. Как мы знаем, литургисты десятилетиями рассуждают о том, как бы «реформировать» восточные католические обряды, чтобы привести их в соответствие с конституцией «Sacrosanctum Concilium» и чертежами Буньини. Сочетание привязанности к мультикультурному плюрализму, свойственного Востоку консерватизма и отсутствия централизованной власти, способной навязать колоссальные литургические изменения, пока что избавляет восточные обряды от наихудших эксцессов литургической реформы. Но этот хрупкий мир может когда-то рухнуть, особенно если церковное руководство будет и дальше проявлять те идущие рука об руку качества — тщеславие и близорукость, которые были характерны для многих его представителей в течение последних пятидесяти лет. Поэтому каждому восточному христианину и каждому, кто симпатизирует Риму, надлежит понять те ошибки, которые породили обряды Павла VI и прочно укоренились в них — и оказывать сопротивление любому урезанию, компромиссу и «новизнам» в своей литургической жизни.

Возвращаясь к началу: греко-католикам, любящим свою литургическую традицию, стоит познакомиться с литургической традицией Запада, сохраненной и переданной в usus antiquior, и — именно из любви к тому, что есть общего между Востоком и Западом — избегать новой римской литургии, в которой смешаны непоследовательный антикварианизм и модернистские новшества, когнитивный диссонанс и разрыв с христианской традицией. Она — не что иное, как отрицание и греческой, и латинской традиций, противоречащее вековым догматическим и нравственным истинам, которые литургия всегда являла верным и воспитывала в них. Римские и византийские католики находятся в безопасности, в хороших руках, если участвуют в аутентичных обрядах друг друга; однако никто из них не может чувствовать себя в безопасности, участвуя в Novus Ordo.

Я закончу словами Мартина Мозебаха: «Всякое стремление к экуменизму, сколь необходимым оно ни было бы, должно начинаться не с рекламных встреч с восточными иерархами, а с восстановления латинской литургии, которая представляет собой подлинное связующее звено между Латинской и Греческой Церквами»[11].

Примечания

[1] Джеффри Халл в книге «The Banished Heart» показывает, что проблема вмешательства Пап в литургию существует уже много веков. Тем не менее он признаёт ту пропасть, которая разделяет всё, что делали Папы до Павла VI, и огромный разрыв, осуществленный Папой Монтини. Разница здесь не только количественная, но и качественная. Я знаю одного католического философа, который всерьез утверждает, будто единственное, что делает обряд Мессы действительным — это распоряжение Папы, и что если бы Папа пожелал выдрать из обряда всё его содержимое и заменить чем-то совершенно иным, результат был бы настоящим католическим обрядом, коль скоро содержал бы слова освящения.

[2] Карл Ольсон замечает следующее: «Я посещаю византийский приход вот уже 20 лет, и интересно, что хотя в восточных литургиях гораздо меньше тишины, чем в латинской Мессе — собственно говоря, в византийской Литургии тишины вообще очень мало — глубокое сходство между ними состоит в почтительности, трансцендентности и богословском богатстве. Честно говоря, слыша многие из молитв, употребляемых в Мессе Novus Ordo, я чуть не схожу с ума. Иными словами, Божественная Литургия и латинская Месса обращаются к разуму, сердцу и чувствам таинственными и глубокими способами, которые, хотя и могут в определенной степени восприниматься субъективно, служат объективной истине и божественной реальности».

[3] Мне хорошо известно, что эти молитвы надстраивались постепенно, и что, например, Заключительное Евангелие является довольно поздним дополнением. Но у всех этих добавок были достойные причины; они возникали под благим вдохновением Святого Духа. Удалять их после того, как они адекватным и гармоничным образом были добавлены в обряд и оставались его постоянной частью на протяжении веков — не что иное, как отрицание их богословского содержания и литургической функции, а значит и грех против Святого Духа. Поэтому конституция «Sacrosanctum Concilium» ошибается, заявляя, что литургия содержит «бесполезные повторы», от которых ее нужно очистить. На самом деле каждый, кто молитвенно входит в повторы древней литургии, понимает их предназначение. Это не представляло трудностей для христиан никогда до тех пор, пока не появились узко рационалистические и утилитаристские предрассудки современности.

[4] Подробнее об этой проблемную черте пересмотренного Лекционария см. в моей статье «A Tale of Two Lectionaries: Qualitative versus Quantitative Measures».

[5] Об Иуде см. мою статью «Damned Lies: On the Destiny of Judas Iscariot»; о пропуске псалмов см. «The Omission of ‘Difficult’ Psalms and the Spreading-thin of the Psalter».

[6] Римский Канон, как и анафоры Божественной Литургии св. Иоанна Златоуста, упоминает множество святых. Новые евхаристическое молитвы сильно урезают почитание святых и обращение к ним.

[7] В «Sacrosanctum Concilium» участие приобретает идеологизированный характер, поскольку превозносится над всеми прочими принципами, что неизбежно порождает искажения и раздоры: «Этому полному и деятельному участию всего народа следует уделить первостепенное внимание в устроении и развитии литургии» (п. 14) ; сравните это с фрагментом инструкции «Tra le sollecitudini» Пия Х : «Мы считаем необходимым обеспечить, прежде всего, святость и достоинство храма». Возможно, лучше здесь было бы говорить не об участии [participation], а о соучастии [assistance, слово, которое на русский в этом контексте обычно переводят как «присутствие», но в данном случае оно скорее означает «помощь, сотрудничество» — прим. пер.]: каждый из членов тела имеет свою часть в литургии, и притом каждый — в соответствии со своим местом. Принадлежность — более базовая категория, нежели выполнение какого-то действия, как и наше включение во Христа при крещении является более базовым для нашей идентичности, чем любое действие, которое мы выполняем.

[8] В Novus Ordo есть несколько моментов, когда священник делает одно, а народ или хор — что-то другое: молитва перед Евангелием, во время пения «Аллилуйя»; молитвы оффертория, если параллельно происходит пение; преломление Гостии в то время, как поется «Agnus Dei». Но количество таких моментов было сильно уменьшено, а их молитвенная наполненность — выхолощена.

[9] Как цепочка рвется в своем самом слабом месте, так и качество литургии, в которой имеется множество вариантов, определяется наихудшими из них. Ее нужно оценивать не по тому, какой она могла бы быть, если бы священник сделал много маловероятных наилучших выборов, а по тому, чем она является, если он выбирает то, что выбирают обычно..

[10] Конечно, это не означает, что традиционный римский обряд всегда служится привлекательным или эстетически адекватным образом. Но этого не может гарантировать ни один обряд, так как мы всё же имеем дело с людьми в их разнообразии и слабости. Здесь я имею в виду правила и обычаи, которые управляют обрядами как таковыми.

[11] Цит. по будущему пересмотренному и расширенному изданию книги «The Heresy of Formlessness» (Angelico Press, 2018), 187. В другом месте той же книги Мозебах говорит: «Характерной чертой этого столетия является не только то, что к зеленому дереву литургии применили топор, но и то, что были сформулированы самые глубокие прозрения в литургической сфере, правда, не в Римской  Церкви, а в Византийской. С одной стороны, Папа посмел вмешаться в литургию. С другой — православие, отделенное от Папы схизмой, в жестоких испытаниях этого века сохранило литургию и литургическую теологию . Для католика, который отказывается принять простые выводы циника, эти факты создают непростую загадку. Здесь можно говорить о трагической тайне, хотя слово «трагический» и выпадает из христианского контекста. Месса св. Григория Великого, древняя латинская литургия, сегодня обретается лишь у «сумасшедших», живущих на задворках Римской Церкви, тогда как Божественная литургия св. Иоанна Златоуста цветет во всём своем великолепии в самом сердце Православной Церкви. Мысль о том, что нам есть чему поучиться у православия, не слишком популярна. Однако нам нужно привыкать учиться — и учиться тщательно — тому, что Византийская Церковь может сказать нам о святых иконах и о литургии. Они так же важны и для латинского обряда; похоже, что мы сможем познать латинский обряд во всей его наполненности Духом только в том случае, если посмотрим на него с восточной точки

Примечание о народных языках на Востоке

Комментарии читателей к этой статье заставили меня усомниться в достоверности моего утверждения, что восточные обряды можно охарактеризовать использованием народных языков подобно тому, как это касается Мессы Novus Ordo, переведенной на множество современных языков. Да, во многих языковых группах используются народные языки (например, повсюду в США Божественная Литургия служится на английском), однако есть очень много исключений.

• Грекоязычные Церкви или Патриархаты пользуются литургическим греческим языком, а не народным. Некоторые Патриархаты наряду с греческим используют также арабский и др.
• Славянские Православные Церкви всегда пользовались исключительно литургической церковнославянским языком. В последнее время восточные модернисты сумели ввести народные языки, но не везде. Русские до сих пор пользуются только церковнославянским языком. Хотя сербы, болгары, македонцы, белорусы, украинцы много пользуются народным языком, церковнославянский язык не вышел из употребления и у них.
• Румынская Православная Церковь пользовалась церковнославянском и литургическим греческим языком с Х до XVII в., после чего перешла на румынский (впрочем, последний подвергся влиянию церковнославянского, что отдалило его от разговорной речи).
• Грузинская Православная Церковь в качестве литургического пользуется древним литературным грузинским языком. [А также другой формой письма, хуцури, в отличие от употребляемого в светских сферах мхедрули. — прим. пер.]
• Православные копты в качестве литургического используют литературный коптский язык. Хотя ее употребление сократилось за время долгого господства мусульман (ему на смену пришел арабский), он уцелел и ныне возрождается.
• Православные эфиопы в качестве литургического используют язык геэз, а не какой-либо из множества народных.
• Православные сирийцы пользуются классическим сирийским и арабским языками. Употребление арабского языка связано с веками мусульманского господства.
• Армяне пользуются классическим литературным армянским языком.

Кроме того — что мы понимаем под народным языком? Церковнославянский язык, например, был создан для того, чтобы славяне могли понимать литургию, но в то же время и для передачи крайне причудливого литургического греческого языка. Исторически в большинстве культур по определению существовал большой разрыв между литературной и разговорной речью, больший, чем обычно существует сегодня, потому что теперь больше грамотных людей, а высокий литературный язык практически исчез.

Еще один комментарий

Один читатель прислал мне эту ссылку, которая подтверждает многие сделанные мною в этой статье замечания чередованием хорошо подобранных видеофрагментов традиционной римской и православной литургий.

Да, дышать надо обоими легкими — но здоровыми, а не больными.

Питер Квасьневский

Первая публикация (на англ. яз.): «New Liturgical Movement», 4 июня 2018 г. Использован перевод на белорусский язык: «Te Igitur», 22 июня 2018 г.

Почему латынь — правильный и уместный язык для римо-католической литургии

То, почему латынь — правильный и уместный язык для римо-католической литургии, мы лучше поймем, если начнем с истины, известной всем по собственному опыту. Каждый раз, говоря на каком-либо языке, мы используем то, что у лингвистов называется речевым стилем. Это обозначает определенную степень формальности, утонченности и сложности — от грубых, обиходных или сленговых словечек в нижней части спектра до самых изящных поэтических речений в верхней. Разговаривая на своем родном языке, человек может, в зависимости от обстоятельств и собственного уровня образования, употреблять тот или иной стиль. Точно так же можно сказать, что и сами по себе языки относятся к различным стилям.

Ниже всего стоят жаргоны и пиджины (пиджин определяется как «грамматически упрощенное средство общения, возникающее при коммуникации между двумя и более группами, не имеющими общего языка; его лексика и грамматика обычно ограничены и часто происходят из нескольких языков»).

Чуть выше расположены языки обычного общения. Заметное различие состоит в том, что лингвистические ожидания в отношении словоупотребления, произношения, грамматики, стиля и т. п. здесь значительно выше. То, что «сойдет» для жаргона или сленга, «недопустимо» во многих повседневных контекстах.

На следующей ступени стоят так называемые престижные языки. Разумеется, есть люди, для которых эти языки являются родными, но множество других выбирает их в качестве второго или третьего языка ввиду имеющейся у этих языков репутации. На протяжении более чем тысячи лет таким престижным языком был французский. В Европе многие столетия престижным языком была латынь, а у римлян — классический греческий. Заметим, что здесь лингвистические ожидания еще выше, поскольку такие языки должны служить признаком образования, культуры, принадлежности к свету. Русский XIX века говорил по-французски для того, чтобы показать свою причастность к космополитичной аристократии.

Наконец, еще выше — и с этим сочетаются еще более высокие лингвистические ожидания — стоят зарезервированные языки. Все приходящие на ум примеры — это языки, которые когда-то были престижными, но ныне их употребление практически полностью ограничено религиозной сферой: древнееврейский, классический греческий, латынь, сирийский, церковнославянский, а за пределами христианского мира — санскрит и коранический арабский. Они пользуются особым уважением потому, что на этих языках мы выражаем свое почтение; постепенно они зарезервировались за контекстом священного или, по крайней мере, тесно ассоциируются с ним.

Существует также различие между лингва-франка и престижным языком. На лингва-франка общаются между собой носители других языков, которым требуется общее средство коммуникации для практических нужд, как, например, когда итальянец и японец ведут деловые переговоры по-английски. Престижный же язык изучают также и по причинам культурного характера. Иными словами, престижный язык могут изучать и те, кто не имеет в этом практической потребности. Поскольку зарезервированные языки всегда появляются из числа престижных, ими пользуются не только из соображений практичности. Если сказать вкратце, низкие стили языка обычно более практичны по своей природе, тогда как высокие более культурны, церемониальны и духовны.

Язык — это не просто средство практической коммуникации, это еще и воплощение мысли и произведение искусства, высочайшее выражение нашего разума, духа и обращения к горнему. Например, стихи не пишут из чисто практических соображений. Среди того, что делает престижный язык престижным — глубина, тонкость и широта обретаемой в нем выразительности, которым он обязан богатством своей истории; в еще большей степени это касается зарезервированных языков, которые исполнены сакральных ассоциаций, поскольку люди молятся на них сотнями или даже тысячами лет. В некотором смысле язык неразрывно соединен с действием, ритуалом, смыслом. Он сам стал символом, поддерживающим и украшающим другие символы.

Уловив эти различия, мы поймем, что переход латыни из числа языков общения в сферу престижных языков, а затем и ее становление в качестве зарезервированного языка — естественный процесс, параллели которому мы находим и относительно других языков по всему миру и на протяжении истории.

Если же литургия уже совершается на зарезервированном языке, отказ от него, конечно, станет с лингвистической точки зрения шагом вниз — вероятно, очень заметным шагом, и именно так мы можем оценить переход на «народные языки», по определению относящиеся к более низкому стилю.

Латынь — ключевой компонент католической Традиции, существующий не параллельно ей, а внутри нее; по сути, это средство, с помощью которого Традиция в западном мире передавалась из поколения в поколение. Даже если все современные люди согласятся, что латынь должна быть полностью упразднена, она не перестанет быть частью Традиции: это бесспорный и неизменный факт. Ее можно сравнить с целибатом. Церковный закон, согласно которому священник не может жениться, проистекает из Традиции. Сегодня многие «эксперты» говорят, что «знают», будто безбрачие — причина нехватки священников. Наряду с женским священством целибат стал излюбленной мишенью для модернистов, и каждый «современный» католик вроде как обязан быть его противником. Однако он — часть Традиции, и потому его существование необратимо. В этом смысле между латынью и целибатом есть немало общего. Хотя она используется в литургии не по божественному, а по церковному закону, тем не менее, она составляет часть Традиции (как древнегреческий, церковнославянский, сирийский, древнеармянский и т. д. — для Восточных Церквей) и потому должна сохраняться вне зависимости от наших личных современных взглядов.

Заблуждение, вызвавшее отказ от латыни, было по своей природе неосхоластическим и картезианским, а именно — оно состояло в мнении, будто содержание католической веры не имеет воплощения, а неким образом абстрагировано от материи. Так многие католики сочли, что Традиция — это лишь некий дошедший до нас концептуальный смысл, не связанный с тем способом или путем, которым он до нас дошел. Но это не так. Сам латинский язык принадлежит к числу того, что передано нам наряду со смыслом всего, что на латыни написано или поется. Более того, сама Церковь не раз подчеркивала это обстоятельство, особо выделяя латынь и воздавая ей великую хвалу, называя ее действенным знаком единства, католичности, древности и вечности Латинской Церкви.

Латынь, таким образом, обладает свойствами, подобными сакраменталиям: как григорианский хорал можно назвать «музыкальной иконой римо-католичества» (Джозеф Суэйн), так латынь — его «лингвистическая икона». Оказавшиеся в плену рационализма литургические реформаторы отнеслись к латыни как к чему-то случайному, как к оберточной бумаге на товаре. А на самом деле она скорее как кожа для человека. Кожа — явление поверхностное, но если ее содрать, в результате получится уродливое месиво.

Питер Квасьневский
Первая публикация (на англ. яз.): «LifeSite», 19 ноября 2018 г.

Портрет св. Игнатия Лойолы кисти Рубенса: наставление в подлинном иезуитском духе

31 июля – dies natalis, день рождения для неба одного из величайших священников и основоположников монашеских общин в истории Церкви, Игнасио де Лойолы, который умер в этот день в 1556 году и был канонизирован в 1622-м. Прежде всего святой Игнатий, разумеется, известен как основатель Общества Иисуса (SJ), или ордена иезуитов. Орден этот дал Церкви многих из самых отважных и успешных ее миссионеров, дошедших до отдаленнейших краев земли. Так, например, нельзя не вспомнить о св. Франциске Ксаверии, который, движимый любовью к Богу и беспокойством о вечной гибели всех, умирающих вне Церкви, окрестил в своих странствиях около 30 тысяч новообращенных.

Великолепное полотно кисти фламандского художника, ревностного католика Питера Пауля Рубенса (1577-1640), написанное в ту самую пору, когда Лойола был причислен к лику святых, живо улавливает многие черты Игнатия, придавшие величие и ему самому, и его ордену.

Он показан здесь взирающим на небеса в молитвенном размышлении, ожидающим света воли Божьей, водительства и силы Святого Духа. Вне всякого сомнения, здесь есть отсылка к «Духовным упражнениям», в которых на основе собственной глубокой духовной жизни и опыта руководства другими Игнатий сформулировал ряд правил, позволяющих христианам различать глас Божий и перечащие ему голоса мира, плоти и диавола – дал очень важный инструмент в руки живущих в эпоху, раздираемую протестантским мятежом, против которого иезуиты сражались с усердием, высшею кульминацией которого стала поразительная стойкость воинства иезуитских мучеников в Англии времен Елизаветы I.

Лицо святого Рубенс изображает спокойным и решительным; он намерен совершать то, чего желает Бог, так, как Он этого желает, и тогда, когда Он этого желает. Здесь нет ни возбужденной поспешности того, кто с ложным рвением бросается в свалку сломя голову, ни малодушной неуверенности того, кто сомневается, юлит или отшатывается в страхе перед болью и тяготами. Святой исполнен духа христианского рыцарства и готов выйти с оружием в руках против целого моря невзгод. Он упоен покоем, ибо пьет из самого его источника – «в воле Его наш покой», как пел Данте – и потому сам может излучать его, светя другим, привлекая их следовать за собою в дружбе – общении, обществе – Иисуса. Токая кисть Рубенса позволяет нам также увидеть то, как сочетаются в нем сокрушение в собственных грехах и скорбь о печальном состоянии других, в особенности – еретиков, схизматиков, неверных и язычников, тех, ради чьего обращения он сам и его духовные сыны будут трудиться до изнеможения.

Игнатий стоит у алтаря, одетый в священнические облачения, ибо воистину он был священником Бога Всевышнего и ежедневно приносил ту бескровную Жертву, которою свершилось наше искупление. Не обладая репутацией великих литургистов, иезуиты при том всегда понимали, что Пресвятая Евхаристия и есть тот пламенный очаг любви, что движет всеми нашими молитвами и трудами. И для Игнатия священная литургия была действительно «источником и вершиной» всей его христианской жизни. То, что Рубенс изобразил Игнатия в богатых ризах из красной, расшитой золотом парчи – то злато царского достоинства и красный цвет жертвенного свидетельства и пламени Духа Святого – вещает громогласно: нет ничего важней, нет ничего ценнее, нежели почитание Бога, чему и должно быть посвящено у нас всё лучшее и самое красивое. Подобный недвижному мрамору алтаря, святой стоит, непоколебим в католической вере, к защите которой он призван.

И всё это свершается, как и гласит девиз, начертанный в книге на алтаре, «Ad majorem Dei gloriam», «к вящей славе Божией». Здесь уж никак не спутаешь, кто ставится на первое место – тварь или Творец, Слово или мир. Бог – первоначало и конечная цель, Тот, Кому мы обязаны своим существованием, своей жизнью, своим усыновлением и вечным своим блаженством. Ничто и никто не вправе отрицать Его верховенство; все мы – Его слуги, сыны рабы его, и соответственно сему должны и поступать, и мыслить.

Увы, в сравнении со св. Игнатием и множеством благородных иезуитов, шедших по его стопам, современная Церковь являет нам непрекращающийся и, похоже, всё нарастающий позор, ибо мы видим многочисленных и влиятельных иезуитов, предавших всё, за что стоял их основатель. Вместо того, чтобы смиренно поддержать богатую смыслами ткань римо-католического богослужения, соткавшуюся под руководством Божественного Провидения, иезуит Йозеф Юнгман проложил путь к безжалостному его уничтожению. Говоря языком Рубенса, он заменил барочную парчу полиэстеровыми тряпками.

Вместо того, чтобы бороться против заблуждений дарвинистского эволюционизма, иезуит Пьер Тейяр де Шарден принял его как новую парадигму католичества, согласно которой Церковь и ее учение подчинены духу времени и космическому развитию.

Вместо того, чтобы противостоять пагубной ошибке консеквенциализма («цель оправдывает средства»), иезуит Йозеф Фухс десятилетиями пропагандировал ее в Папском Григорианском университете, отравив целые поколения специалистов по моральной теологии – тех самых, что ведут сегодня нечестивую войну против учения Церкви о браке, семье и вопросах жизни, а особенно – против фундаментального представления о поступках, дурных по существу, то есть дурных всегда и везде по самой своей природе.

Вместо того, чтобы служить своими немалыми талантами обращению и исцелению практикующих гомосексуалистов, разрушающих самих себя и вредящих общему благу, иезуит Джеймс Мартин сеет нравственное смятение и разврат в церковных кругах, творя дела тем паче дьявольские, чем более изысканные слова о здравом смысле, умеренности и «милосердии» звучат из его уст.

А главное – вместо того, чтобы утверждать братьев в единой истинной вере, воспринятой от Апостолов, переданной Отцами, выраженной Учителями, пережитой мистиками, засвидетельствованной кровью мучеников-иезуитов и подтвержденной в каждом поколении вековечным Учительством, иезуит Хорхе Бергольо являет миру беспрецедентное зрелище Папы, сеющего неуверенность касательно католических догматов и сомнения касательно католической нравственности, играющего на руку глобальному секуляризму и распутству современного Запада. Вместо того, чтоб Церковь обращала мир, мы видим Церковь, обращаемую миром. Всё это – прямая и полная противоположность подлинному св. Игнатию Лойоле, который бы изгнал из Общества всех вышеупомянутых, после чего инициировал бы против них процесс экскоммуникации.

Так пусть же могучий святой Контрреформации, отец, руководитель и образец столь многих святых, ходатайствует за израненную Церковь на земле, и в особенности за свой сбившийся с пути орден, дабы тот был восстановлен в правоверии и святости ad majorem Dei gloriam!

Питер Квасьневский
Первая публикация (на англ. яз.): «LifeSite», 31 июля 2018 г.

«Самуил и Даниил – отроки – судили старцев»: традиционализм как молодежное движение

Ход столетий часто вновь обращал нас к «Правилу» святого Бенедикта как к сокровищнице вечной мудрости, способной привести любую общину искателей Бога к покою и святости. Поразительно то, как Бенедикт подчеркивает, что голоса молодых монахов должны быть надлежащим образом услышаны. Его не назовешь сторонником эгалитаризма в строгом смысле этого слова (так, например, он многократно рекомендует, чтобы упрямых колотили), но вместе со святым Иоанном Кассианом он признаёт, что старость сама по себе не тожественна мудрости, и что именно юные могут видеть ситуацию под таким углом, какой в данный момент нужен общине.

Порядки эти [в монастыре] во всех местах не определять летами братий: ибо Самуил и Даниил – отроки – судили старцев. (гл. 63).

Коль скоро надобно делать по монастырю что-либо особенное, авва пусть соберет все братство и скажет ему в чем дело. Выслушав мнение братий, он обсудит все сам, и сделает что найдет более полезным. Того ради мы сказали приглашать на совет всех, что нередко Господь юнейшему открывает что лучше. (гл. 3).

Рекомендации святого представляются тем более значимыми для Церкви в наши дни, когда столь очевидно, что именно молодые открывают для себя Традицию Церкви во всей ее полноте и в то же время принимают на себя всю тяжесть удара со стороны старших, «завязающих в грязи», когда встает вопрос о принятии этого движения Святого Духа. Курьезно, но сегодняшние старшие поколения часто похожи на евангельских иудеев, неспособных принять новизну Христа и Его апостолов (ср. Деян. 7:51).

Конечно же, едва ли нужно говорить о том, что совет св. Бенедикта отлично применим и к монастырям, мужским и женским, где – будем откровенны – возрождение или часто даже просто выживание неразрывно связно с восстановлением традиционной литургии как в службе часов, так и в совершении Мессы, и пения. (См. «Sacrificium laudis» Павла VI). Давно уже не секрет, что самые процветающие общины – это те, что без стеснения восстановили образ жизни, прежде отброшенный поколением глупцов во имя «аджорнаменто». Один монах-бенедиктинец мне рассказывал, что когда в конце 1960-х его монастырь полностью перешел на литургию на народном языке, кто-то из членов общины свалил все экземпляры Antiphonale Monasticum (монашеской певческой книги) в тачку, вывез наружу, сложил костер и там их все спалил. Другой монах в ужасе собрал сколько сумел экземпляров Graduale Romanum и спрятал, чтобы избавить от такой же участи. Сколько же драгоценных томов, кладезей вековой мудрости и красоты, было уничтожено подобным варварским образом? «Мне отмщение, Аз воздам», – глаголет Господь (Втор. 32:35; Рим. 12:19); можно не сомневаться в том, что согрешившие против католической Традиции сполна за это расплатились.

В октябре прошлого года, когда я осматривал знаменитый бенедиктинский монастырь неподалеку от Кракова, мой экскурсовод – молодой монах – прямо сказал, что они, молодые монахи, хотели вернуть дарохранительницу на середину, служить Мессу ad orientem, получать Причастие на коленях и в уста, а старшие всему этому сопротивлялись. Это не просто «поколенческая динамика», при которой можно было бы ожидать, что каждое следующее поколение будет снова стремиться к противоположному. Нет. Это – долгожданное пробуждение от летаргического сна прогрессивного литургизма, той странной комы в промежутке между малообразованным, но благоденственным консерватизмом предсоборной эпохи и куда более сведущим, но вынужденным бороться традиционализмом времени послесоборного.

Мы много слышали и до сих пор слышим о «харизматическом движении», но никто не может объяснить, как же это оно должно вписаться в рамки католической веры, зревшей и расцветавшей в богатой чудесами жизни святых, полной аскетической трезвости и запредельной мистики, находившей свое идеальное отражение в литургических и тайносовершительных обрядах, которые они знали и любили. Подлинное харизматическое движение в Церкви в наши дни – это традиционализм, и нам давно пора перестать противиться Духу. Неплохо бы сегодняшним пастырям и пастве внять прагматичному совету Гамалиила:

Мужи Израильские! подумайте сами с собою о людях сих, что вам с ними делать. Ибо незадолго перед сим явился Февда, выдавая себя за кого-то великого, и к нему пристало около четырехсот человек; но он был убит, и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли. После него во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались. И ныне, говорю вам, отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело - от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками. (Деян. 5:35-39).

«Если это дело от Бога, то вы не сможете разрушить его». Ни одному члену Тела Христова, высокому ли или низкому, не дано в борьбе против Бога одержать победу. Традиционное движение не гибнет, а ширится. Его приверженцы действительно верят в то, что евхаристическая литургия – это источник и вершина жизни, и поступают соответственно. Те, кто противостоит этому движению, не просто обрекают себя на крах, но и идут против Бога, вдохновляющего столь глубокую приверженность средствам освящения, которые Он Сам даровал Церкви. Священная литургия и желание людей поклоняться Богу равно рождаются от Святого Духа. А мы знаем, что грех против Святого Духа – единственный, какой не может быть прощен ни в сем веке, ни в будущем.

Ставки высоки. Делайте выбор тщательно. Делайте его с прозорливостью и отвагой, как Самуил и Даниил, те, кто – «отроки – судили старцев».

Святой Бенедикт, отец западного монашества, покровитель Европы, молись за нас!

Питер Квасьневский
Первая публикация (на англ. яз.): «New Liturgical Movement», 20 марта 2017 г.