«Молчание»: очень современная история

Не играйте с дьяволом в шахматы. И в лото, и в футбол, и вообще ни во что не играйте – рогатый будет жульничать и на ходу менять правила в свою пользу, а перехитрить отца лжи вы всё равно не сумеете; выиграть у шулера можно только одним способом – отказаться играть вообще. «Vade retro, satanas», «отойди от меня, сатана» – единственный правильный ответ, сразу и без долгих разговоров. Эту простую истину, по-видимому, забыл главный герой фильма Мартина Скорцезе «Молчание», священник-иезуит Себастьян Родригес (Эндрю Гарфилд), а кое-кто еще из персонажей ее, должно быть, и не знал никогда. На протяжении всего фильма мы видим, (ВНИМАНИЕ! СПОЙЛЕРЫ!!!), как маленькими шажками человек идет к большому предательству. «А вот наступи на образ Христа», – говорит ему дьявол голосом японского чиновника. Подумаешь, это обычная формальность, при нужде можно даже истолковать обряд фуми-э как знак Господней любви и всепрощения. Наступи, и пойдешь себе спокойно, не доставляя лишних проблем ни себе, ни мне. Наступил? Молодец. Теперь плюнь на распятие и назови Пречистую Деву нехорошим словом. Тоже формальность, в общем-то – Она поймет, Ее и не так называли. (Ведь дьявол-то, он же и чиновник, знает, что ты попираешь не картинку, а веру в своем собственном сердце – он знает, а ты сам поймешь это не сразу.) Теперь давай дальше: ты ведь уже отрекся, значит, будешь других призывать к отречению. Вот так, молодец. А теперь сделаешься, мил друг, стукачом – будешь заманивать священников в ловушку, как Китидзиро (Йосукэ Кубодзука), или станешь экспертом по выявлению тех, кто ради своей, бывшей твоей, веры пойдет на пытки и казнь...

Можно сопротивляться, но – имеет ли смысл? В самом деле, что хорошего принесли миссионеры этим несчастным людям, которые теперь вынуждены жить в вечном страхе? В обществе эпохи сёгуната, где социальная граница между простолюдином и самураем, пожалуй, глубже, чем в любой европейской стране времен крепостного права, чиновников мало заботит судьба простых крестьян (оставим за скобками тот факт, что на самом деле среди христиан были и самураи вплоть до самого высокого положения, и даже князья-даймё, правившие целыми областями). С их точки зрения христианство не просто ненужно – оно опасно для всего гражданского порядка, угрожает едва ли не самим основам мироздания. Но ведь и сами священники в фильме не находят ответа на этот вопрос. Знаете, почему? Потому что, если вы заметили, такие понятия, как «посмертная участь», «спасение души», «рай» – «параисо» – звучат только из уст самих японцев.

Ана-цуруси (подвешивание вниз головой, «пытка над ямой») – мучительная казнь, изобретенная специально для христиан. Известны случаи, когда смерть не наступала в течение девяти дней. Здесь изображено длившееся 18-21 октября 1633 г. мученичество блаженного Юлиана Накауры SJ, японца-иезуита.

В романе Эндо дважды или трижды повторяется один и тот же образ (в фильм он не вошел): умирающего нельзя напоить – вода только стекает по пересохшим губам; Иисус Христос, податель воды живой, не вольет ее в уста мертвеца, и зря обвиняет Бога в молчании тот, кто сам глух. (Нельзя не вспомнить тут известный анекдот про верующего, который во время наводнения сидит на крыше и ждет, что Господь чудесным образом спасет его, отказываясь в этой связи перейти в проплывающую лодку, влезть в прилетевший за ним вертолет и т. п.; когда он, наконец, вполне закономерно тонет, то на его «предъявы» Всевышний отвечает: а кто, по-твоему, послал за тобой лодки и вертолеты? Всё это время Бог говорил с падре Родригесом голосами Своих мучеников – просто падре не слушал.)

Нас с вами Всемогущий Бог пока что милует, не подвергая даже малой доле тех испытаний, что были уготованы героям «Молчания». Нам даровано то, о чем стенал Китидзиро, жалевший, что невовремя родился: ведь живи он на несколько десятков лет раньше, так и помер бы приличным и даже почтенным христианином, не узнав собственной слабости. Но как мы обходимся с этим подарком? «Эта страна никогда не станет католической», «на этом болоте ничего не вырастет», «то, что истинно в Испании и Португалии, может быть ложно в Японии» – чьи это слова? Отступников и гонителей XVII века? Или наших современников – священников-экуменистов, без всяких пыток соглашающихся, что Католическая Церковь в России существует только для обслуживания немногочисленных нацменьшинств, а главное ее предназначение здесь – вести «диалог» с руководителями господствующего вероисповедания? Да и не только в России. Недавно вышедший из тюрьмы Огузхан Айдын, убивший в 2006 г. миссионера о. Андреа Санторо, объяснил в интервью мотивы своего поступка: священник де заявил, что «христианство – единственная истинная религия» и что в свое время «все турки станут христианами». Нет-нет, возмущенно встрепенулся апостольский викарий Анатолии, епископ-иезуит Паоло Биццети («апостольский викарий» – в том смысле, что подчиняется непосредственно Святому Престолу; апостольство здесь, как вы понимаете, ни при чем). Оказывается, приписывать священнику слова о том, что христианство – единственная истинная религия, оскорбительно для его памяти, ведь о. Андреа «был решительным противником прозелитизма». (Кстати, следите за руками: в России «прозелитизм» – это «переманивание» в католичество реальных или потенциальных чад Московского Патриархата, который-де несет историческую ответственность за крещение и просвещение русского народа; а в Турции – уже и мусульман нельзя обращать... за их крещение, по-видимому, несет ответственность исламское руководство?)

Рассказанная в «Молчании» история столь современна, что кажется вымышленной (или, точнее, списанной с натуры, но перенесенной в экзотическую эпоху). Но на самом деле в отличие от своих молодых собратьев, образы которых являются собирательными, Кристован Феррейра (Лиам Нисон) – реально существовавший человек, иезуит, под пытками отрекшийся от веры и еще долго живший в Японии в качестве переводчика, ученого и, как бы мы сейчас сказали, пропагандиста. (Еще один реальный человек в фильме – пожилой «инквизитор» Иноуэ Масасигэ (Иссэй Огата), к слову – чтобы у вас не оставалось лишних иллюзий насчет благородных язычников – поднявшийся до больших высот благодаря тому, что был любовником сёгуна Токугава Иэмицу.) Чтобы разбавить свои мрачные мысли о фильме и об окружающей нас действительности, поделюсь под конец хорошей новостью. Существуют свидетельства, что в конце своей жизни реальный Феррейра – восьмидесятилетний старик, прикованный к постели – раскаялся в отступничестве и громким голосом возвещал христианскую истину и готовность умереть за нее. Об этом стало известно губернатору, Феррейра был арестован и замучен над ямой (вероятно, 4 ноября 1650 года). Было отдано распоряжение осуществить казнь в тайне – впрочем, не обошлось без свидетелей; в дзэн-буддийском храме Кодайдзи была сделана посмертная запись, и погребение прошло на буддийском кладбище – но это могло было быть сделано по настоянию японских родственников и властей, стремившихся скрыть скандальное возвращение бывшего иезуита к запрещенной вере. Всё же мы не можем быть полностью уверены в достоверности сообщений о его покаянии; однако ничто не помешает нам молиться за упокой души Кристована Феррейры – в том числе по заступничеству множества несомненных, известных и неведомых мучеников Японии.

P. S. Общины тайных христиан (какурэ-кириситан), лишенных духовенства, непрерывно существовали в Японии вплоть до окончательной легализации христианства в 1873 году; основы вероучения и знание молитв на латинском языке передавались из поколения в поколение. В наши дни число католиков в Японии оценивается примерно в 500 тысяч (многие из них – обращенные в первом поколении), в стране служит более полутора тысяч священников, а о степени «социальной допустимости» христианства можно судить по тому факту, что три премьер-министра страны в XX-XXI вв. были католиками и еще пять – протестантами. Традиционную латинскую литургию оберегает национальная ассоциация Una Voce Japan, входящая в состав FIUV (сайт на английском и японском языках: http://uvj.jp/).

P.S.S.: Так опасен ли этот фильм для душ? Для тех, кто уже готов к отречению (по тем или иным причинам) и только ищет оправдания – да, несомненно. Скорцезе идет куда дальше, чем автор исходного романа «Молчание», японец-католик Эндо Сюсаку (1923-1996): Феррейра в исполнении Лиама Нисона вызывает скорее сочувствие – в книге он омерзителен; напротив, Родригес, в фильме проживший всю жизнь с фигой в кармане (зачеркнуто) крестиком в кулаке, но так ничем и не проявивший ту самую хваленую «веру, которая в сердце, а не в храме» – под конец книги не просто соболезнует кающемуся в очередной раз предателю Китидзиро, но и действительно отпускает ему грехи, помня, что, несмотря на собственное падение, остается священником – и ох как рискуя тем, что японец его заложит. Книга – своего рода исповедь слабого человека, ведь Эндо, принявший крещение в 11-летнем возрасте, сам временами боролся с искушением отречься. Фильм же при желании можно принять за панегирик отступничеству, ведь для культурного мейнстрима наших дней единственная приемлемая добродетель христианина – это сомнение: «герои ленты встают перед выбором между приверженностью своим догматам и правильным поступком», как ничтоже сумняшеся пишет автор какой-то американской рецензии. Однако же для зрителя (или читателя), исходно не стремящегося назвать черное белым, «Молчание» скорее может оказаться полезно, на ярком художественном примере показав, откуда берутся и к чему ведут популярные в наши дни рассуждения. А уж какую задачу ставил перед собой Мартин Скорцезе – этого я не знаю.

Олег-Михаил Мартынов

Благодарю моего товарища Евгения Розенблюма за беседу о фильме; многие использованные в заметке мысли на самом деле принадлежат ему.

Инкультурация: всегда подспорье или иногда помеха?

Господствующее у нас представление об инкультурации требует, чтобы католическая миссия ограничивалась лишь возвещением необходимых истин веры, облекая их в формы, привычные и понятные тем, кому эта проповедь адресована. Принято считать, что церковная культура, сложившаяся в Западной Европе, мало приемлема для миссионерских территорий – Африки, Азии, а по аналогии – и для России. Много пишут о том, каких успехов добились, начиная с XVI в., миссионеры-иезуиты в Китае, всемерно подчеркивавшие свое почтение к древней китайской цивилизации и даже носившие традиционный костюм буддийских монахов. (На самом деле иезуитам пришлось быстро убедиться, что буддийские священнослужители не пользуются в Китае ожидаемым уважением, и «переоблачиться» в конфуцианских ученых).

Примеров удачной инкультурации, действительно послужившей христианской миссии, множество. Но всё же идея эта не столь однозначна и не должна подаваться как нечто неоспоримое. На самом деле даже в среде самых, казалось бы, почтенных и самодостаточных нехристианских цивилизаций миссионерам приходилось сталкиваться с обратным: интерес к «западной» – католической – вере у местных жителей совмещался с осознанием превосходства западной культуры и тяге к ней.

Востоковед Андрей Ланьков пишет о кризисе неоконфуцианской учености, который к середине XVIII века стал очевидным для дворянской интеллигенции тогдашней Кореи.

«Многие корейские интеллигенты, – объясняет Ланьков, – стали говорить о том, что знание «должно быть реальным», то есть иметь какую-то практическую ценность. В поисках нового знания многие их них обратились к текстам западных авторов, которые время от времени попадали в Корею из Китая (там их переводили на классический китайский европейские миссионеры). В этих трактатах речь шла не о соотношении начала «ци» и начала «ли» и иных неоконфуцианских материях, а о вещах конкретных – географии, астрономии, морском и артиллерийском деле.

Активное распространение этих трактатов почти неизбежно вело к тому, что их поклонники начинали интересоваться не только западной наукой, но и западной религией. (...) В результате около 1780 года в Корее возникли кружки молодых дворян, которые активно читают и изучают Библию и начинают считать себя христианами. При этом интерес к западной религии у них сочетался с интересом к западным научным знаниям. Католицизм, который в то время в Европе большинством воспринимался как консервативная и даже реакционная сила, в сознании корейских интеллигентов оказался неотрывно связан с современной наукой.

Отправной точкой в истории корейского католицизма можно считать 1784 год. Весной этого года к западным миссионерам в Пекине пришел молодой кореец, приехавший в Китай в составе официальной миссии. Кореец, которого звали Ли Ён-хун, рассказал, что и он, и его друзья – молодые корейские дворяне – давно читают Библию и миссионерские трактаты и считают себя христианами, но понимают, что они не могут в полной мере стать таковыми до тех пор, пока не пройдут обряда крещения. Миссионеры крестили Ли Ён-хуна и проводили его обратно в Сеул, снабдив христианской литературой на древнекитайском языке, которым в те времена владели все образованные корейцы».

Собственно говоря, аналогичную картину мы наблюдаем и в Китае. При дворе поздней династии Мин и ранней Цин иезуитские миссионеры представали как зарубежные эрудиты, обладавшие обширными познаниями в астрономии, математике, гидравлике и географии. В течение всей миссионерской эпохи, длившейся вплоть до середины XX века, когда к власти в стране пришли коммунисты, мы видим, что христианство – и католичество, и протестантизм – воспринималось не только как спасительное учение, но и как основа для модернизации и вестернизации. Китайский «отец нации» Сунь Ятсен был протестантом-конгрегационалистом, маршал Чан Кайши – методистом...

Кафедральный собор Спасителя (Сишику, или Бэйтан – «северный храм») в Пекине. Построен в 1887-1890 гг. по проекту и под руководством о. Пьера-Мари-Альфонса Фавье-Дюперрона CM.
Предпочтение местной культуры – культуре западной как в церковной, так и в светской области может быть удачным миссионерским ходом, но не должно становиться догмой. Церковь должна говорить с людьми о Христе на любом языке, на каком это возможно; и язык западной, латинской культуры здесь ничем не хуже любого другого. Верно это и для России, где у приезжих священников стало, кажется, «хорошим тоном» делаться более русскими, чем сами русские, для которых, наоборот, первым шагом к Католической Церкви часто становится любовь к западноевропейскому «стилю», будь то готическая архитектура или григорианское пение. Doukhovnost в исполнении таких миссионеров оказывается в восприятии их потенциальной паствы в одном ряду с matryoshka и balalayka. (Разумеется, не похвалю и другую крайность, когда в католическом приходе какого-нибудь русского города комфортно чувствуют себя только этнические поляки или немцы, «вернувшиеся к корням», а немногочисленным русским, всё же пробившимся во Вселенскую Церковь, предлагается как можно сильней ополячиться или онемечиться: это тоже не миссия, а не пойми что).

Единственно здравым подходом здесь видится осознание ценности всех национальных и наднациональных культур, и в том числе – традиционной церковной культуры Запада, привлекательной для многих вне зависимости от их этнического происхождения. Говорите с людьми на том языке, на котором они на самом деле готовы вас слушать!